Цепкие пальцы нащупали мою руку и потянули. Медленно продвигаясь вперед, почти не совершая при этом попыток предпринять хоть что-то, я ознавал, что мои руки оказались на свету, но голова застряла… «Он синий, синий», — слышал я чей-то встревоженный шепот. Еще один рывок, голова в последний раз сжалась, и вдруг все кончилось. Я взлетел вверх, как птица, расправив крылья, хотя на самом деле я лежал у выхода из канала и на меня смотрели улыбающиеся лица моих коллег. Теперь я находился в полной уверенности, что нет случайности, что в этой программе даже фонетически встали на повтор те же слова и звуки, которые сопровождали тридцать три года назад мое появление на свет. Я действительно появился на свет.
— У нас мальчик! — завопили акушерки-модераторы. — Какой у нас славный мальчик, мамочка, — обращались они к распадающемуся на личности каналу.
Все хлопали в ладоши, но я был не с ними. Я плакал. Началась четвертая часть матрицы — так называемый импринтинг.[52] Процессы импринтинга происходят очень быстро и являются абсолютно необратимыми. В это время оказаться рядом с мамой было моей самой ценной наградой за этот пройденный путь и все переживания. Мама! Меня ослепил и взволновал этот мир. Несмотря на то что он сильно сжимал и пугал меня, я все равно доверял ему. Я ощущал попутно нечто наподобие того, что чувствуют младенцы, когда им перерезают пуповину, — я перестал быть связан чем-то с моей матерью и зажил новым, самостоятельным организмом. Индивидом, как называл меня дед.
Ко мне подошла Саша, она села возле меня на колени, на ее глазах блестели слезы. Она прижала мою голову к своей груди и стала мерно покачиваться, не говоря ни слова. Мир ворвался в меня как никогда и оказался совсем другим, не таким, как я всегда воспринимал его раньше. Он словно очистился, и я увидел его настоящим. В нем было хорошо и безопасно. В нем была мама Саша, которая качала меня, крепко прижав одной рукой к себе, другой она приглаживала мою мокрую челку. Главное, я понял и ощутил, что меня здесь ждали. Модераторы, мои коллеги, друзья, кто-то сунул Саше детскую бутылочку с соской, там было молоко, и я начал жадно сосать. Да, мы играли по-настоящему. После этого я еще долго не мог отвязаться от мысли, что Саша — моя мама. Я так и проходил с этим чувством до конца эксперимента. Поглядывая на нее, даже звал ее мамой про себя.
Я молился, чтобы меня никто не видел! Обычное молоко казалось живой водой, чем-то божественным по вкусу, долгожданной вожделенной влагой иссушенного засухой путника, бредущего по пустыне. Я еще какое-то короткое время полежал, рассматривая потолок, медленно расправляя дыхательный аппарат. И меня призвали построиться в канал, работать. Другие тоже ожидали своей участи и жаждали погружений. Эта часть матрицы подарила мне, кроме всего прочего, понимание еще одной моей зависимости — зависимости от помощи, которая внезапно приходит извне, когда я уже никакой и не готов сопротивляться.