Красин умер в Лондоне осенью 1926 г. после тяжелой болезни. Перелитие крови, которое было предпринято в последний момент, не увенчалось успехом. Его тело было перевезено в Берлин, откуда оно было отправлено для отдачи последних почестей в Москву и предано земле у Кремлевской стены на Красной площади. Тело было поставлено на катафалк в советском посольстве Унтер ден Линден в комнате, убранной цветами и красными флагами, рядом с большим белым залом, в котором состоялось похоронное торжество.
На этом торжестве, имевшем место 29 ноября 1926 г., присутствовали, кроме персонала советского посольства, торгового представителя и прочих советских организаций в Берлине, также личные друзья и знакомые Красина и представители германского общества. Я также отправился в посольство, чтобы отдать последний долг Красину — самому способному реальному политику советской России.
Первым говорил надгробное слово Н. Н. Крестинский на немецком языке, вторым говорил торговый представитель, латыш Бегге, по-русски. Чрезвычайно жаль, что Крестинский произнес речь не на своем родном русском языке, а на немецком, оставшимся для него вполне чуждым и непривычным. Трудно было также поверить, что тот язык, на котором говорил Бегге, действительно был русским. Крестинский говорил со слезами на глазах. По его лицу струились слезы, когда присутствующие, выходя из залы по окончании торжества, пожимали ему руку. Я был этому несколько изумлен, так как тесной личной дружбы между Красиным и Крестинским собственно не существовало. В виду громадной разницы между этими двумя характерами этого и ожидать было нельзя. После торжества тело, окруженное массой факелов и красных флагов, сопровождаемое большою толпой, было перенесено на Силезский вокзал. Было уже темно. Там, на специально построенной трибуне, задрапированной факелами и флагами, держал надгробную пламенную речь коммунистический депутат рейхстага. Никто его не прерывал, когда он говорил о революции, как о конечной цели. Полиция держалась в стороне по углам площади. В германской республике немецкие коммунисты могли без помехи, совершенно спокойно, провозглашая открыто свои революционные цели, проводить в могилу русского партийного вождя. В советской республике было бы невозможно сказать у открытой могилы какого-нибудь некоммуниста хотя бы одно слово антикоммунистического характера, не говоря уже об устройстве даже и тени подобной демонстрации.
Красин, конечно, не был коммунистом в сталинском смысле. В течение всего ряда лет Красин, в ком очень нуждались, был в силу своей весьма самостоятельной личности, со своим метким сарказмом, беспощадной критикой и ярко выраженными буржуазными привычками тяжелым балластом для партии, бельмом на глазу правоверных партийных жрецов. Его можно было лишь с большим трудом запрячь в победоносную коммунистическую колесницу, причем приходилось держать его постоянно в узде, чтобы он не мог делать скачков в сторону.