Когда дверь каюты захлопнулась за врачом и военфельдшером, оказалось, что не только сиделка, но и раненые слышали последние фразы доктора Пантелеева. Все пробудились, лежали помрачневшие, озабоченные.
— Слышь, Михей, — заговорил Шаров, солнцевский ополченец, мечтавший о прирезке земли. Он хлопнул по плечу своего контуженного земляка и соседа Надеждина, тоже солнцевского ополченца. — Оказывается, нами здеся подпоручики и подъесаулы командовают. Вот оно как обернулось.
Надеждин неторопливо уселся на койке.
— Вас лекаря эти подъесаулом величали? — обратился он к яшемскому мяснику. — Из казачьего, стало быть, войска? Покамест скрываться изволили в Яшме, на монастырском скотном дворе? Или как вас еще понимать, ваше благородие?
— Да, ребята, — откашлявшись, начал подъесаул, достал портсигар с махоркой и предложил желающим. — Закуривайте, мужики, лежачим дозволяется и в настоящих палатах. Подымим да потолкуем… Большое дело повсеместно затевается, великое, святое дело. За матушку Русь постоять надобно. Ей, ребята, порядок нужен. Не тот, что большевики вводят. Они — германские агенты, а нам свой, российский закон нужен, чтобы кончить народные бедствия, власть установить для всех справедливую. Чтобы, значит, и свобода, а с другой стороны — порядок, и смуте — конец.
— Не знаю, какая власть господам-офицерам мила, а нам и нонешняя по душе! — тонким резким голосом почти выкрикнул Надеждин. — Только вот войну скончать желательно, торговлишку кое-какую открыть, хозяйство подправить — и живи всяк в свое полное удовольствие!
— Да кто тебе ее откроет, торговлишку? — рассердился подъесаул. — Кто на липовые керенки товар продаст? Кто фабрики пустит, управлять ими станет? Кирюхи да Митюхи? Уже довели эти Кирюхи-Митюхи страну Расею до ручки. Про такую разруху, как у нас, даже в библии не писано. Народ голодает, одни комиссары в Кремле с девками пируют. Да чем тебе такая власть по душе? Что ни сгреб — то и мое? Эх, дурачье вы темное! Нынче ты ограбил, а завтра у тебя награбленное отымут. Хоть, к примеру, ту же землю.
— Покамест не отымают, — заметил Шаров осторожно. — Сеять велят. Не на барина. На себя.
— Землю тебе комиссары для виду дали, чтобы ты за нее ухватился и от хозяина ее оборонил, да хлебушек на ней вырастил. А как вырастишь — придет к тебе комбед и отымет весь хлеб до зерна. Попомни мое слово: лучше семь бед, чем один комбед! К тому же, мужики, на поддержку правому делу в России большая иноземная сила с моря и суши подошла. Не опоздайте показать, что и вы русские люди!
— Вот вы, ваше благородие, изволили сказать: беспорядки, — волнуясь и бледнея, но твердо говорил контуженый Надеждин. — А ведь мы, мужики, еще с пятого году к этому шли. Из наших, солнцевских, уже тогда многие тянулись к перевороту и за это от старой власти пострадали.