— Ну входи, что ли, родимый, во имя отца и сына и святого духа. В гостиную пойдешь или в часовню тебе стежку показать? Проходи, калитку опять запру.
— Слушай, мать Гликерия, аль не признала?
— Да ты здешний, что ли?… Батюшки-светы, святители-угодники! Никак Ивана Овчинникова… младший брат?
— Александром звать, коли забыла.
— Да ведь отпели тебя со святыми в соборе? И сейчас поминания поют, брат отцу Николаю заказывал.
— Вот как? Отцу Николаю? Чудно это мне…
— Иные всплакнули по тебе, удальцу, как проведали, что утонул Александр Овчинников, ближних спасая. А следом за тобою и матушка ваша во гроб легла, скоро поминки справят — завтра сорок ден минет. На могилке-то побывал?
— Не успел еще. Нынче из Кинешмы пешой пришел.
— Из Кинешмы пешой? Значит, зажила нога?
— Нога? Эх, кабы только нога!.. Насчет ран и поминовений после потолкуем. Ты мне про самое главное скажи: Тоня-послушница воротилась в монастырь?
Сашка мял в руках шапку. Холодный ветер из Заволжья шевелил светлые Сашкины кудри, еще плоховато отросшие после больничных ножниц. Привратница вздохнула, помолчала значительно и головой покачала.
— Антонина-послушница для мира умерла, Александр Овчинников. Уже два месяца, как в соборе сам владыка епископ ее в монахини постриг.
Собеседника Гликерии покачнуло. Он даже ухватился за каменный выступ. Привратница хотела сказать что-то строгое, душеспасительное, но он перебил ее:
— Постой! Где сейчас Антонина?
Старуха нахмурилась укоризненно.
— Экой непонятливой! Ему толкуют, а он и в толк не берет! Нет на свете послушницы Антонины. И самое имя забудь, зане про него тут и другие спрашивали. Недобрые.
— Какие такие «недобрые»?
Мать Гликерия оглянулась по сторонам.
— Про это не велено говорить. Наезжал тут один, пароходом. Весь черный, и знаки на нем антихристовы.
— С нашей баржи небось… Тоже, знать, не может забыть Антонину-сестрицу! Эх, Тоня-Тонюшка… Можно ли хоть повидать ее? Издали бы, что ли?
— Да говорят же тебе, нет больше Антонины-сестрицы! Есть монахиня, инокиня скитская, святая целительница Анастасия. В лесах она спасается, а где — то не нам положено ведать!