Она опять впала в забытье и Федор, как все эти последние недели ее медленных мучений, с отвращением подумал о себе — вот лежит она, его богоданная, возлюбленная жена, младше его на четыре года, давно превратившаяся в старуху, истомленная беременностями и родами, умирающая, а он, Федор Вельяминов, все еще здоров и крепок.
Был он богатырского роста и широк в кости — так, что иногда неуклюжестью своей напоминал медведя, с нетронутыми сединой темными кудрявыми волосами, и удивительно красивыми сине-лазоревыми глазами. До сих пор, проходя по улицам, или стоя в церкви, он ловил на себе мгновенные женские взгляды из-под платков, да и на подворье у него было много быстроногих, разбитных, бедовых московских девок, многие из которых были бы рады ублажить боярина.
И ведь тело его, тело здорового, еще нестарого мужчины, требовало своего — и тогда Федор, чтобы забыть об этом, уезжал на охоту — соколы и сапсаны у него были хороши, да и на медведя он до сих пор ходил один, вооруженный лишь ножом и рогатиной.
Он знал, что многие бояре без зазрения и стыда ходят к веселым вдовушкам или в потаенные срамные дома, но сам не мог, не умел переступить через себя — был он однолюбом, и стыдно было бы ему после такого смотреть в прекрасные, ласковые очи его Аграфены.
— Федя..- прошептала жена, ища его взглядом.
— Да, Груня, — он наклонился над ее лицом и почувствовал запах смерти — кислый, отвратительный, пугающий.
— Федя, обещай мне. Как я умру, позаботься о Матвее. Не будь с ним слишком строгим, он мальчик еще.
— Груня… — начал он, но умирающая вдруг шевельнула рукой, и в самом коротком этом жесте Федор явственно увидел царственное величие Византии — Аграфена недаром была из рода Головиных, ведущих начало свое от императорской династии Царьграда.
— Федя, женись потом еще раз. Тебе нужна хорошая жена… не такая… — она болезненно сморщилась — …как я. Ох, и любила же я тебя, Федя, милый мой… как жалко…уходить… — она заплакала медленными, тихими слезами, и Федор стал целовать ее влажные, впалые щеки.
— Груня, — он хотел сказать что-то, но ему перехватило горло рыданием.
— Обещай мне — быстро шепнула она. — Обещай жениться, Федор!
— Обещаю, — сказал он, прижимая ее хрупкую голову к своей груди. — Помолись за меня у престола Богородицы, Груня, ибо Царица Небесная и сын Ее, Господь наш, мне свидетели — любил я тебя более жизни самой.
— Матушка! Милая! — раздался с порога горницы высокий юношеский голос, и четырнадцатилетний Матвей пополз на коленях к ложу умирающей. Аграфена положила руку на его кудрявые золотистые волосы, и Матвей стал исступленно целовать ее ладонь.