В тот вечер, когда она решила разнообразить оккультный спектакль новыми персонажами, среди публики находились знаменитые люди: спиритический писатель и лектор Джеймс Пиблз, профессор музыки, мистик Лензбург и медиум из Чикаго миссис Керей. Другими словами, экзаменационная комиссия по принятию Е. П. Блаватской в круг профессиональных оккультистов была хотя и немногочисленная, но вполне солидная и авторитетная.
Елена Петровна не ударила лицом в грязь. Она все представила чуть-чуть по-иному. Внесла в спектакль братьев Эдди новые мизансцены, отрежиссировала его с большим артистизмом. Триумвират экзаменаторов пришел в восторг от увиденного, оценил по достоинству ее ум и находчивость. Она же сидела в зале среди зрителей, как в константинопольском цирке, и терпеливо ожидала своей очереди. К тому же она выполняла роль эксперта, совсем не выпячивая себя. Вот в чем была ее гениальная находка!
На сцене один за другим появлялись хорошо ей знакомые по грузинской жизни люди. Всем на удивление материализовался дух Михалко Гугидзе в национальной грузинской одежде, слуги тети Екатерины Витте, который ожидал ее и ее младенца в Кутаиси и довез до Тифлиса. По просьбе Елены Петровны он станцевал на сцене зажигательный кавказский танец — лезгинку. Зрители были в шоке. В нахлобученной по самые брови шапке возник в деревенской американской глуши разнаряженный купец из Тифлиса Хассан Ага, за ним — Сафар Али Бек, охранник-курд, сопровождавший ее по поручению Никифора Блаватского на Кавказе, у него в руках оказалась длинная, украшенная перьями дрофы пика. Укутанная в пуховый оренбургский платок, переваливаясь, как утка, и отдуваясь, вышла на сцену толстая старуха, — Блаватская признала в ней Верину крепостную няньку. Вслед за этой бабусей возник осанистый вельможный господин в черном строгом костюме и со Святой Анной на шее. Орден держался на красной муаровой, с двумя черными полосками ленте.
«Вы мой отец?» — едва выдохнула Елена Петровна. «Дядя!» — ответил тот укоризненно. Покраснев от стыда, она тут же оповестила собравшихся, что перед ними предстал материализовавшийся дух родного брата ее отца — Густав Алексеевич Ган, председатель на протяжении двенадцати лет уголовного суда в Гродно и умерший в 1861 году. Перед публикой он появился в мундире, в каком был погребен.
Глаза зрителей, естественно, вылезали из орбит от удивления, такой сногсшибательной экзотики они еще не видели.
Но самое поразительное происшествие случилось чуть-чуть позднее. Эта была словно последняя эффектная фраза в конце произведения, впечатляющая и надолго запоминающаяся.