— Бедная Анна, — вздохнула Палома.
— Когда ты забеременела, она, наверное, уверилась, что ее планы увенчаются успехом. — В голосе Джона было столько боли, что сомнений больше не оставалось: он совершенно искренен. Теперь Палома уже верила ему.
— Что Анна сообщила тебе, когда на следующий день вернулась от Гарднеров?
— Что, должно быть, служащий гостиницы не передал мне ее записку, а когда узнала, что ты уехала домой, то сказала, что ей очень жаль, но, возможно, это и к лучшему.
Палома спрятала лицо у него на груди.
— Думаю, она все-таки любила меня.
— Да, насколько могла любить вообще.
— И ты ее очень любил, — осторожно сказала Палома.
— Да, я ее любил, но не так, как тебя. Когда мы поженились, мне исполнился только двадцать один год, ей — на пару лет больше, и я всегда чувствовал разницу в возрасте. Теперь я уже не так молод, и мои чувства к тебе — это чувства зрелого человека. Я люблю тебя всем, что во мне есть. И не в силах выразить словами, сколько нежности в моем сердце. Только живя с тобой, каждый день доказывая, как ты нужна мне… я заставлю тебя мне поверить!
Палома отстранилась и внимательно посмотрела в его лицо. Оно стало другим — исчезло выражение самодовольства и появилась теплота, которая говорила больше, чем слова.
Улыбнувшись, она снова прильнула к нему, поцеловала в подбородок и прошептала:
— Я уже верю, верю, что ты любишь меня. Как счастливы мы будем!
— Отлично. Постарайтесь выглядеть солидно, — командовал фотограф. — Что за испуганные взгляды? Вы ведь не уроните ваши драгоценные ноши?
Но Виола и Лавиния только прижали к себе свои свертки еще крепче. Взрослые вокруг них улыбались. Иден Макмиллан, бывший агент Паломы в Нью-Йорке, сказала ее мужу:
— Думаю, я должна пригласить на работу ту, что повыше, прямо сейчас. Виола, кажется? Она просто великолепна!
— Ничего не выйдет, — резонно заметил Джон. — Даже если она заинтересуется твоим предложением, придется подождать, пока ей исполнится двадцать.
— Жаль, — ответила Иден, продолжая с интересом наблюдать за происходящим.
Несомненно, у Паломы все сложилось удачно. За четыре года она слегка поправилась, что очень ей шло. И то, как она смотрела на своего замечательного мужа, говорило яснее всяких слов. Иден позволила себе сентиментально вздохнуть. Она кое-что понимала в мужской красоте: среди ее знакомых были самые красивые мужчины мира. Джона Патерсона нельзя было назвать красивым в общепринятом смысле этого слова, но всякий раз, когда он появлялся в комнате, все замечали это. В его облике было столько уверенности, мужественности и властности, какими могут похвастать немногие мужчины.