— А вы, случайно, не того? — заподозрила Марина. — Не вы ли были Джотто в прошлой жизни?
— Вы заметили? — радостно вспыхнул Федор Егорович. — Нет, нет! — замахал он руками. — Это было бы ужасно нескромно. Вы бы подумали, что я сумасшедший. То есть я и есть сумасшедший, — запутался он, — но должна быть мера. Искусство — это мера в вымысле и безумии. Безумие без меры — есть болезнь.
— А вы здоровы?
— Абсолютно! — заверил Федор Егорович и тут же уточнил: — С медицинской точки зрения у меня целый букет диагнозов. Но кого они волнуют? Вас волнуют?
— Нисколько! — честно сказала Марина.
— Вы помните свое имя? То, которое носили в четырнадцатом веке, в Падуе? Ну? Ма…?
— Марина.
— Нет, Мария. Вас звали Мария. Это самое лучшее, святое женское имя.
— Теперь я Марина.
— Можно, я буду называть вас по-старому?
Марина согласно кивнула. В отличие от нее Джотто-Федор Егорович отлично помнил события шестисотлетней давности. Он принялся в красках описывать свою мастерскую, уличные крики торговцев, доносившиеся в раскрытые окна, запах веток серебристого эвкалипта, которые всегда ставил в вазу, потому что их аромат пьянил его лучше вина. Вино тоже было. Конечно, красное, разбавленное водой. Ленивая служанка клялась, что ходила за водой к источнику на краю города, а сама брала ее у водовоза из бочки. Вода имела привкус железа, он передавался вину. Вино со вкусом железа, запах эвкалипта, масляных красок… Он, Джотто, был влюблен в Марию. Но влюблен чисто, без посягательств на ее тело, принадлежавшее другому.
— Я была замужем, — подтвердила Марина, — у меня росла дочь.
— Ваш муж, Мария, извините, бесчестный человек. Он брал плату за каждый сеанс, когда вы мне позировали. Он торговал вашей удивительной красотой, как сутенер торгует чреслами шлюхи.
— Он такой, — согласилась Марина. — Он мог.
Вспомнила, как однажды они собирались в гости к начальнику мужа. «Будь с ним поласковее, — попросил муж. — Ты ему явно нравишься, а место зама свободно. Усекаешь?»
Федор Егорович говорил о неземной любви Джотто к Марии, о плодах этой любви — гениальных полотнах. Станковых произведений Джотто оставил немного. Лучшее из тех, для которых позировала Мария, — икона «Мадонна со святыми и ангелами». Федор Егорович настолько точно, в деталях, описывал технические трудности, например с передачей цвета широкого плаща, в который закутана фигура Марии, что Марине в какой-то момент показалось, будто все, что говорит сумасшедший, и есть настоящая жизнь. А это кафе, столики, пирожки — чепуха, видимость, театральный антураж.
Марина задавала уточняющие вопросы, без стеснения требовала все новые и новые детали той волшебной вдохновленной любви. К ней? К Марии?