– Хочешь, я закрою бар и поедем ко мне? – спросил Василий. – Я живу на Кантемировской.
– Прости, но мне вставать рано, – пожала плечами я. – Как-нибудь в другой раз… Наверное.
– Ну ладно. Может быть, тогда еще виски или кофе?
Проблема Василия в том, что он посягнул на чересчур сложный образ. Он никогда не сможет соответствовать той истории, которую хочется для него придумать. В тот вечер я ушла – впрочем, оставив щедрые чаевые. Больше мы никогда об этом не вспоминали.
Первое января. Кто-то чувствует себя как после бани – просветленным и обновленным и всерьез рассчитывает, что жизнь, как у Бродского, «качнется вправо, качнувшись влево». У кого-то обыденное похмелье и холодильник копченой уткой забит. Кто-то вообще вылетел из категории «время», как пьянчуга с детской карусели, и продолжает веселиться под елкой.
У меня же был день как день – почти будничный.
Новый год был отмечен тихо и степенно – в родительском доме. Меня обогревали, кормили оливье и пирогами с вишней, заставляли слушать Елену Ваенгу, одаривали роскошными самовязаными шарфами и свитерами и желали в Новом году выйти замуж и хоть кого-нибудь родить, хотя в моем не зафиксированном на бумаге виш-листе не числилось ни того ни другого.
Я легла рано, чуть позже двух, и в восемь уже проснулась – как ни странно, с ясной головой.
Люблю утро первого января. Москва кажется чистым альбомным листом – потому что выпавший снег еще не исхожен. Постапокалиптическая пустота и благодать.
Я вышла побродить, во дворе поиграла в снежки с чьими-то детьми, потом ненадолго вернулась к родителям, чтобы доесть пирожки с вишней, потом зарулила к Лере, моей лучшей подруге еще со студенческих лет.
Мы выпили шампанского, и я подарила ей мягчайший банный халат в инфантильный горошек, а она мне – подарочное издание «Камасутры» и корзинку, набитую имбирными пряниками.
Когда-то мы были самыми безалаберными студентками московского журфака, потом устроились работать в одну газету. Я – в отдел культуры (халявные пригласительные на премьеры, презентации, перспектива знакомства со знаменитостями, полнокровная светская жизнь – вернее, ее восхитительная иллюзия), Лера – в спортивный отдел (любовники с идеально прорисованными бицепсами, трицепсами и квадрицепсами; в ее постели побывали представители всех возможных сборных, даже шахматист). Мы были пленительными дурищами, которые вроде бы и находятся в перманентном ожидании чуда, но на деле и сами не знают, чего именно они хотят.
Нам было двадцать, и, уверовав в молодость вечную, мы щедро расшвыривали ее горстями, давали откусить кусочек всем желающим, топили в рюмке с двойной текилой.