Не успели ревкомовцы выпить по кружке кипятку после ночной прогулки на Черноусовский остров, как в единственное оконце рубленки требовательно постучали. И на пороге появилась закутанная в пуховый платок высокая женщина. Следом за ней в избу вкатился молчаливый неприветливый Нелькут. Небрежно поколотил себя по бокам, сбивая с кухлянки снеговую пыль, протиснулся к раскалённой плите и подставил окоченевшие руки к огню. Евфросиния, это была она, неторопливо развязала платок, расстегнула овчинную шубу и устало опустилась на лавку.
– Эка куда вас загнали, – сказала, обращаясь к Шошину.
– Временно.
– Может быть.
– Прозябли?
– На дворе май, а метёт зло.
– Я вам кипятку налью? – предложил Шошин.
– Налей… – согласилась Евфросиния. Шошин снял с гвоздиков подвешенные над плитой кружки, разложил на тарелке потемневшие галеты. Извинился:
– А вот сахар кончился…
– Вижу, несладко живёте, – как бы между прочим сказала Евфросиния, по-хозяйски, без тени смущения рассматривая ревкомовское жилище.
– Из какого края путь держите, – поинтересовался Радзевич, – не блуждали?
– С таким каюром разве заблудишься? – скупо улыбнулась Евфросиния и приказала что-то Нелькуту глазами.
Нелькут быстро вышел, неслышно притворив за собою дверь.
– В посёлке скука, – продолжала Евфросиния, – да пьяные опостылели. Решила прогуляться. Весна!.. – Она опустила тёмные ресницы, помолчала и внимательно посмотрела на Волкова. Потом встала, поправила пышные волосы и подошла к нему. Присела рядом, ласково спросила: – Скрутила она тебя?
– Ничего, – ответил Ефим и попытался приподняться, но тотчас бледность разлилась по его лицу.
– На твоём лице, парень, всё написано… – Она ловко, как малого ребенка, приподняла Ефима, придерживая за плечи, поправила на ороне шкуры. Тут же незаметно сунула под них небольшой свёрток. – Теперь легче будет, а то всё сдвинулось. – И осторожно опустила Ефима на подушку. – Так удобнее?
– Спасибо, – раскраснелся Ефим.
– Ничего, поднимешься…
Нелькут вернулся с вместительным тымтаем. Корзина, сплетённая из лозы тальника, была полна доверху. Поставил тымтай на стол и занял прежнее место у печки. Евфросиния достала из неё куски вареного мяса, жареную рыбу, два круга хлеба, сахар, плитки чая, махорку, соль, спички и в самую последнюю очередь извлекла гранёную бутылку спирта. И всё это время почти не спускала глаз с Шошина.
Всё в ней оборвалось, как только увидела его. И теперь готова была разрыдаться. Так было обидно на свою незадачливую судьбу…
– Смотрю я на тебя, Гавриил Кузьмич, и не верю глазам своим… Ты ли это? И радостно мне, и страшно…