…Она проснулась от какого-то шороха. Вынырнула из глубин неясного тусклого сна, распахнула глаза и оцепенела. По ее комнате ходил Феликс Ипатов, зажигая свечи платиновой зажигалкой. Огоньки уже окружали постель, горели у зеркала и на тумбочке. Было неправдоподобно светло.
— Еще две свечки, и будет готово, — не оборачиваясь, произнес Феликс, почувствовав ее внезапное пробуждение.
Дурацкий вопрос: «Как ты сюда попал?» — застрял в глотке. Ответ-то был известен. Ключи, якобы потерянные…
Радмила молча смотрела на его движения, по-кошачьи плавные и мягкие. Завораживающие. Могла бы смотреть вечность. Темные тени следовали за ним, словно он был их повелителем.
Феликс наконец обернулся. По его спокойному лицу бежали блики от прыгающих огоньков свечей. Он казался порождением иного мира, в котором живут лишь избранные. В котором живут гении.
И он пришел к ней.
Он больше ничего не стал говорить, принимаясь расстегивать свою черную рубашку. Радмила закусила губу, когда рубашка полетела в сторону. Смуглые руки потянулись к кожаному ремню на джинсах. Радмила закрыла глаза, через мгновение услышав, как джинсы упали на пол.
Его приближающихся шагов она не услышала — он просто обрушился на нее. Мир вспыхнул синим пламенем. Мир наполнился острыми запахами плоти и протяжными звуками любви. Мир перестал быть реальностью.
— …Ты меня соблазнил или изнасиловал? — Радмила провела вялой рукой по своему влажному лицу. Вроде бы ее лицо. Но почему оно такое… такое бархатистое?
— Все может быть. — Феликс ухмыльнулся, уткнувшись носом ей в шею.
— Что — может быть?
— Все.
— Не может быть!
— Что не может быть?
— Все.
Ипатов хмыкнул и укусил ее за мочку уха. Радмила взвизгнула. Ее руки обвились вокруг него, и через секунду уже Ипатов вскрикнул, укушенный за губу.
— Садистка!
— А ты маньяк, — не осталась в долгу Радмила.
Она еще не поняла, стоит ли ей возмущаться столь бесцеремонным лишением невинности, посередине ночи, в окружении свечей и без ее согласия. Но при ее активном участии.
Она замерла, прислушиваясь к себе. Ощущения были незнакомыми и приятными. Наверное, чересчур приятными. Как будто внутри у нее бились крылышками тысячи бабочек. Сгустки тепла текли по венам и разносились по всему телу.
Губы были непривычно припухшими, а подбородок саднил, натертый щетиной. Все было так ново!
Она откинула одеяло и приподнялась.
— Господи ты боже мой! — вырвалось у нее, когда она увидела большое пятно на простыне. — Крови-то сколько! Что ты со мной сделал, ирод?
Ипатов тоже поднялся и посмотрел на пятно. Выражение его лица стало довольным до безобразия: