Оля возникла на пороге. Грациозная, стройная фигурка в электрическом снопе.
— Можно к вам?
— Ты же обещала сидеть на кухне.
— Я подумала, вдруг вам скучно.
— Еще выпила, что ли?
— Я не пьяна, нет. Хотите покурить? Я сигареты принесла.
Присела на стул возле кровати. Свет падал мимо нее, лицо обрисовано смутно. Силуэтно. Я взял сигарету, пепельницу поставил на пузо. Дал ей огонька. Я редко курю в спальне, но это, конечно, особый случай.
Обстановка для задушевной беседы самая располагающая. Переборов желание прикоснуться к ее бедру, я сказал, что готов помочь. То есть готов сходить в логово и похлопотать. Попросить, чтобы ее не трогали. Когда я это произнес, то чувствовал себя благородным героем, но в ответ услышал придушенный смешок.
— Ты чего?
— Вы пойдете в логово?
— Почему бы и нет? Скажу, я твой родственник, дядя, например. Попробую все уладить.
— Простите, Иван Алексеевич, я ценю ваш порыв, но вы хоть понимаете, о чем говорите?
— Понимаю.
— Туда-то вы войдете, но обратно не выйдете.
— Даже так?.. Что же ты предлагаешь?
— А-а, — махнула рукой с зажатой в ней сигаретой. — Если сразу не кокнули, может, обойдется. Может, Щука заступится.
— Щука — кто такой?
— Один из паханков. Авторитетный парень. У него на самого Шалву выход. Он ему процент сливает.
— С чего процент?
— Неважно… Он на меня давно глаз положил и… Ладно, это тоже неважно.
— Сутенер, что ли, твой? — догадался я. Будто не услышала.
— А-а, — повторила, — обойдется. Отметелят, конечно, это уж непременно. Могут на иглу посадить. Дисциплина! Шурка Шелабан когда провинилась, ей на грудешки по штампу поставили. Она все грудью бахвалилась… Щука говорит: не будет дисциплины, наступит анархия. Если каждый сам по себе, ни шиша не заработаешь. Отчасти он прав. В бизнесе поодиночке не выжить. Лизка вон попробовала в одиночку, ей в морду кислотой плеснули. Правая щека вся сгорела, до кости.
— Ты не брешешь, Оль?
— В каком смысле?
— Рассказываешь ужасные вещи, будто это все норма…
— Потому что вы меня напрягли. Пойдете вы к ним! Как же. Они вас примут.
— Твои друзья?
— Мои, ваши — какая разница. Других-то нету. Все одинаковые.
— Оленька, видишь кресло? Ты в нем поместишься. Давай подремлем часика два-три. Утро вечера мудренее.
— Можно, я с вами лягу?
— Нет, — сказал я. — Со мной нельзя.
Утром разглядел ее заново. Тонкие черты лица, красивый рот. Главное, в глазах нет остекленелой дури, которая мне больше всего ненавистна в женщинах. Что-то японское в среднерусском варианте. Стройную, тоненькую фигурку обтягивали вельветовые штанишки и шерстяной свитер с высоким воротом. Кожаная куртка осталась на вешалке.