— Удрали?! Удрали! Молодцы!
— Ежедневно рискую жизнью. Ради чего, спрашивается?
Отстранилась, прищурилась:
— Миша, ты готов?
— К чему?
— Эдуард ждет. Он в доме.
— Это его вилла?
— Наша с тобой… Миша, прошу, держи себя в руках. У нас совсем мало времени. Не хочешь простить — сделай вид, что простил. Так нужно. Ты мне веришь?
Через полутемный холл, раздвинув бамбуковые двери, вошли в гостиную. Мягкая мебель пастельных тонов, сказочный ковер на полу. Посредине комнаты — на коленях ублюдок Трубецкой. Увидев меня, завопил, точно его резали:
— Мишель! Гадом буду, бес попутал! Прости или убей!
От хохота вот-вот щеки лопнут. Я осадил его:
— Перестань кривляться. Покажи чек.
Пополз ко мне на карачках, по-собачьи подвывая:
— Мишка, бери наган, стреляй падлу!
Но наган не дал, протянул тоненькую книжечку. Я важно надел очки, полистал. Все точно. Счет на мое имя. Сто тысяч долларов. Темно-вишневое банковское тиснение. Вот я и богач. Если это не очередная фальшивка.
— Встань, штаны помнешь.
— Чего сделать для тебя, прикажи?!
Если вам нужен простодушный человек с комплексом раскаяния для того, чтобы посидеть с вашим ребенком, — вот он перед вами: князь Трубецкой. Я долго мечтал о встрече с ним, смаковал картинку: подхожу, даю пощечину и вдобавок смачно плюю в его лощеное лицо, но сейчас никаких подобных желаний не испытывал. Смешно, нелепо (где ты, Фрейд?), но он, смеющийся, лукавый, с глубоко запрятанной, тайной грустью в темных очах, был мне симпатичен, как резвящийся на поляне крупный бесшабашный пес. И я готов был поверить, что все случившееся в Москве было каким-то досадным недоразумением, которое вскоре разъяснится самым положительным образом.
— Будешь выпендриваться, — предупредил я, — повернусь и уйду.
Вмешалась Полина, которая до этого хихикала в кулачок:
— Действительно, Эдуард, ну что за пошлый спектакль. Пожалуйста, угомонись.
Трубецкой трагически пророкотал:
— Пусть Мишель скажет, что простил. Иначе не встану с колен. Хоть год простою.
С этими словами вскочил на ноги и потащил нас за накрытый у окна столик: соки, вино, фрукты. Я спрягал чек, принял из его рук наполненный бокал.
— За тебя, Мишель! Ты настоящий мужчина. Недаром Лизка в тебя сразу влюбилась. Кстати, привет от нее.
— Она разве жива?
— Почему она должна быть неживой?
— Свидетель.
Трубецкой жизнерадостно гоготнул:
— Тогда уж сообщник, будет точнее. Мишель, скоро убедишься, как я на самом деле к тебе отношусь. Тебе будет стыдно за свои подозрения.
— Пожмите друг другу руки, — строго сказала Полина. Мы повиновались. Я сделал это с удовольствием. Как бы там ни было, его рука была рукой сверхчеловека. Мастер кэндо и ушу. Лучший в Европе, говорила Полина. Любимый ученик тибетских старцев из ущелья Лао. Вполне возможно, это так. Во всяком случае, за время нашего знакомства я ни разу не видел его в дурном настроении, как ни разу не слышал от него словечка правды, пусть вырвавшегося невзначай. Поразительный самоконтроль. И он никого не обижал понапрасну. Убить мог, но не обижал. Даже в сомнительном комплименте, будто я настоящий мужчина, не было яда. Я не завидовал его врагам, которые на сегодняшний день были и моими врагами. Но, по-видимому, Трубецкой был волком-одиночкой, а это нынче ненадежно. Сегодня миром правила кодла — не герой.