Полина странно улыбалась.
— Твой друг немного забылся, пришлось поставить его на место.
— Полина! Что ты с ним сделала?
— Попыталась изнасиловать, но он не дался. Он очень верткий.
— Ты шутишь?
— Нет, не шучу. — Боже мой, опять в глазах это мимолетное свинцовое отражение смерти. — Забудь, пожалуйста. Это все ерунда.
— Полина, кто ты такая?!
Лицо капризно сморщилось: не любила занудных выяснений.
— Поля, ты же не злая?
— Нет, не злая. Но меня нельзя задевать. Гоша сделал большую ошибку, когда напал на тебя. Он скоро об этом пожалеет.
— И ты хочешь, чтобы я поехал с тобой в Париж?
— Почему нет?
— Как это почему, как?! А вдруг я тоже тебя невзначай задену?
— Ты — нет!
— Почему я — нет?
— Миша, ты мне родной! Хочешь, ударь или плюнь. И убедишься, что не обижусь.
На мгновение мне стало тяжело дышать.
…Без пяти двенадцать, получив инструкцию, я вышел из подъезда. Инструкция была такая: кто бы ни пришел на встречу, я должен заманить его в скверик напротив собственных окон и поставить так, чтобы Полина могла его разглядеть. Переговоры вести корректно и бесстрашно. Для Георгия Павловича передать то-то и то-то.
День затеялся пасмурный, с намеком на дождь. Перейдя пешеходную дорожку, я уселся на детскую качалку прямо перед домом. Если бы Полина вышла на балкон на четвертом этаже, мы могли бы с ней поговорить, не особенно повышая голос. Только вот о чем?
В начале первого, не успел я выкурить сигарету, возник, как из тумана, мужчина лет тридцати в длиннополом распахнутом черном пальто. Я сразу догадался, как Татьяна Ларина, что это тот, кого жду. Лик кирпичный, глазки острые, походка вальяжная.
— Сидишь, Миша?
— Располагайтесь и вы.
Не чинясь, мужчина опустился рядом. Достал пачку «Честерфилда».
— Ну, докладывай.
— О чем?
Глянул без интереса, в глазенках скука.
— Миша, я на работе. Некогда лясы точить. Узнал, чего велено?
— Почти.
— Как это — почти?
— Нужно еще время, хотя бы денька три. Передайте Георгию Павловичу, она мне пока не совсем доверяет. Дичится. Но дело на мази. Про Трубецкого узнал: он за границей. Но где точно, еще не выяснил.
— Сейчас тебе будет немного больно, — грустно улыбнулся посланец. — Но не журись, так приказано.
Он переложил сигарету в левую руку, а правой обхватил меня за шею. Сначала вроде прижал к себе, потом пригнул к земле и потыкал носом в глину. В сравнении с железным капотом «мерседеса» соприкосновение с жирной мокрой землей показалось мне мягче, как-то интеллигентнее. Сила у него в руке была бычья, я и не пробовал ворохнуться. Тем более что экзекуция быстро закончилась. Единственное, что мне не понравилось, когда продрал глаза от слез и песка — это выражение его лица. На нем появилось какое-то нездоровое возбуждение. Слишком жадно он пару раз затянулся сигаретой.