— Ты чего, Миш? Куда торопишься? Будь покультурней.
Я выпил, не подавился, и дымил, отвернувшись к открытому окну. Володя бубнил над ухом, и ничего не было целительнее его веселого бормотания. Он с утра «отбомбился» по двум рынкам, но не без приключений. Рискнул перебросить от Даниловского рынка к Савеловскому вокзалу двух хачиков с товаром, а они взялись ширяться на заднем сидении и, когда он их довез, были уже тепленькие. Один потребовал, чтобы он немедленно доставил их к телкам, а второй пригрозил: «Мы тебя пока трогать не будем, Иван, но передай Чирику, скоро ему хана». Володя спросил, кто такой Чирик. Оказалось, речь идет о премьере Черномырдине, великом реформаторе и миротворце. Тот, который требовал телок, сулил за каждую по сотне баксов, а если будут моложе десяти лет, то пятьдесят сверху. «Мне не надо, — объяснил хачик. — Наш один там любит, чтобы целенькие». Володя, естественно, согласился передать угрозу Чирику, а также слетать за малолетними, но попросил аванс и оплату за проезд от Даниловского рынка. Бодрился он для вида, потому что чувствовал, не обойдется без мордобоя, но обошлось. Его интеллигентное обращение вызвало доверие у кавказских бизнесменов. Они отвалили ему «пол-лимона» и назвали адрес, куда он обязан доставить телок. Напутствие получил такое: «Попробуешь кинуть — кастрируем, как всех Иванов. Понял, водила?!»
Так он их и оставил на тротуаре, хохочущих и ласково бодающих друг друга в грудь. Но это еще не все. Хачики забыли в багажнике десять блоков сигарет «Мальборо».
— Теперь обкуримся с тобой, Коромыслов, — пообещал Володя, наливая мне вторую плошку. Коньяк подействовал, я успокоился на мысли, что ничего особенного, в сущности, не произошло. Мертвяк в песочнице — нормальная примета времени. Сколько их находят по утрам в парках и подъездах, иногда целиком, иногда расчлененных, и никто ведь не сходит с ума. Понимают: демократия. Чего же я вдруг ни с того ни с сего задергался?
— Побегу, — заспешил я. — Извини, Володя, дела!
— Да уж вижу. Беги, только не споткнись… И все-таки завидую. Свежая женщина — хоть какая-то отдушина. Хачикам ее не показывай.
К дому я подходил степенно, дожевывая краснобокое яблоко. Убитый лежал на прежнем месте, затылком на песочнице, носом в небо — никуда не уполз. Около подъезда две знакомые бабушки.
С ними я много лет здоровался, и иногда вступал в разговоры, но по именам не знал. Одна спросила:
— Чтой-то там с утра кто-то завалился, не наш ли? Не поглядишь, соседушко? Вроде Петро из шестого подъезда.
— Некогда, — обронил я небрежно. — Мало ли пьяных валяется. Всех не насмотришься.