— Но это же не компьютер, — попытался я объяснить. — Это пленка для компьютера.
— А для чего она нужна? — спросил таможенник.
Я сказал, что пленку вкладывают в компьютер и на нее записывают всякие там программы или тексты.
— А на этой что записано? — спросил таможенник и стал рассматривать флоппи-диск на просвет, очевидно надеясь разглядеть там какие-то буквы.
— А на этой записаны романы одного предварительного писателя. Да вы наверняка его знаете. Его фамилия Карнавалов.
— Карнавалов? — таможенник вопросительно посмотрел на Смерчева, который ответил ему пожатием плеч.
— Как? — удивился я. — Неужели вы никогда не слышали фамилию Карнавалов?
Таможенник смутился. Коммуний Иванович покраснел.
— Ну как же, — сказал я, — неужели вы даже в предкомобах Карнавалова не проходили?
Оказывается, нет, не слышали. И не проходили. — Надо же! — подумал я. — Да кто бы мог себе это представить! Я в свое время думал, что люди в будущем могут забыть кого угодно, но только не Симыча. Бедный Симыч! Стоило ли, ворочая глыбы, так напрягаться, чтобы через каких-то шестьдесят лет они стали совершенно безвестными?
Ну а раз так, что же мне бороться за вещь, которая со временем утратит всякую цену? И когда таможенник отложил флоппи-диск в сторону, я не стал возражать. В конце концов, я не для того сюда приехал, чтобы раскидывать глыбы, которые никому не известны. Лучше уж я дам почитать кому-нибудь свои книги.
Тут как раз до моих книг и дошло. Они были у меня уложены на самом дне чемодана. Таможенник поинтересовался, что это за книги, и я не без гордости сказал, что это мои собственные книги.
— Ваши собственные? — переспросил он.
— Ну да, — сказал я. — Мои собственные. А что вас удивляет?
— Видите ли, — стал помогать мне Коммуний Иванович. — Классик Никитич…
— Слушайте, — перебил я его, — да перестаньте же вы называть меня этим идиотским именем. Если уж вы вообще не можете обойтись без подобных кличек, называйте меня просто Классик, но без всяких Никитичей.
В другое время я мог бы и промолчать. Но тут я был очень уж раздражен всеми этими странными и непонятными церемониями, от которых я за время своей жизни в диком капиталистическом обществе немного отвык.
— Хорошо, хорошо, — сразу же согласился Смерчев, — Если вы не хотите отчества, мы будем называть вас просто Классик. Я только хотел сказать, дорогой Классик, что в нашем обществе нет частной собственности. У нас все принадлежит всем. И эти книги тоже не могут считаться вашими собственными.
Я был ужасно измучен. У меня болела голова. От усталости, от жары, от того, что я не выспался и целую вечность не похмелялся. И от всех противоречивых впечатлений этого дня.