Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах (Вышеславцев) - страница 227

Площадь — это рассвирепевший океан; подземелье, где еще отзываются его бури — Магелланов пролив…

Прежние мореплаватели, вероятно, бывали под тем же впечатлением, входя в этот мрачный пролив, что можно заключить из названий, которые они давали здешним островам и бухтам: тут есть Апостолы, Евангелисты, залив Mercy (Милосердие, God have mercy upon us!). Desolation, и проч. За то редко удавалось нам видеть более эффектную морскую сцену. Все тоны Айвазовского или Жозефа Верне, которые брали они у бури и грозного неба для придания картинам своим эффекта, разыгрывались здесь fortissimo и более великим художником. И страшно бунтующие волны, в водопад ярких лучей солнца, хлынувших из-за черной тучи, низвергающей в это время снег и град, и дикие скалы, подставившие вековую броню свою ярости океана, и перед всем этим ничтожный клипер наш, исчезающий под массою воды, которая ежеминутно вливается на палубу — все это представляло бесконечное множество поэтических оттенков и разных эффектных положений… Крепя парус за парусом, мы остались под одними снастями и шли до десяти узлов; слева Евангелисты уходили от нас, закутываясь в туманные и мрачные ризы; справа высилась гранитная стена, берег Desolation, начинавшийся мысом Пиллар; выступающие пилястры седых скал бороздились черными трещинами; только местами резкие углы камня смягчались мхом и прицепившимся к нему приземистым растением. Брызги от волн высоко поднимались к горам, как будто волны желали набросить на их мертвые, неподвижные фигуры свой прозрачный саван. Сколько веков продолжается здесь эта игра или эта борьба моря с каменным великаном!..

Недалеко была и бухта Милосердия, которую можно было узнать по находящимся вблизи её трем камням.

Она образована небольшим углублением той же стены; несколько островов и выступившие вперед скалы защищают ее от волнения; за то ветер, достигая до бухты через несколько ущелий, приобретает в них еще больше силы и стремительности. Мы бросили якорь, поздравив себя с окончанием перехода Тихий Океан.

Скалы спускались в бухту уступами, как исполинские ступени сказочной лестницы; во многих местах с этих уступов падали каскады, то живописно расплываясь широкою струею, то тонкою металлическою нитью прорезывая себе путь на темном фоне чернеющей трещины. Внизу, у самого берега, росло несколько дерев; но ветром и прибоем так прижало их к скалам, что они как будто сторонились и хотели дать кому-нибудь дорогу. В ущельях скалы громоздились в дикой перспективе, плавая в тумане темного облака, пробиравшегося по их обрывам; каждое такое облако, вырвавшись из ущелья, вихрем летело по заливу, бороздя его поверхность рябило и волнением, обхватывало стоявшее судно, обдавая его дождем и снегом, сотрясая натянутыми цепями, свистя Соловьем-разбойником в снастях и облаках, и летело далее… К довершению удовольствия, якоря наши легли на каменную плиту, которая встретила их так же холодно и недружелюбно, как бухта нас самих; не было ни илу, ни песку, за что бы уцепиться, и потому при малейшем порыве ветра нас дрейфовало.