Между гробницами были обсаженные цветами аллеи; у одного камня молилась женская фигура, может быть, и красивая; по крайней мере, испанская мантилья придает женщине много грации. В церкви мы нашли все то же, что и в других церквах; нас водил монах, в коричневом капюшоне и с такою характеристическою физиономиею, что, казалось, он только-что сошел с картины Рубенса. Товарищ мой нашел его грязным, a я живописным. Он все время чистил свой нос грязным пальцем и так громко сопел, что становилось за него совестно; нельзя было не согласиться, что на картине он был бы гораздо лучше.
От монастыря мы спустились с небольшой горы и поехали прекрасным шоссе, обсаженным плакучими ивами, вдоль по берегу Ла-Платы. Слева возвышенная лестность сходила к лугу густо разросшимися садами, красивыми виллами затейливой архитектуры, отдельными рощами и правильными огородами. Вплоть до берега реки простирался зеленый луг, с небогатою растительностью, по лугу несколько гаучей скакали на лошадях, обгоняя друг друга. Нас все время догоняла блестящая коляска, запряженная парой отличных лошадей; в ней сидела очень хорошенькая, во в очень важная дама. Шоссе ведет до Палерло, обширного сада, похожего больше на лес. У его начала находится низенькое одноэтажное здание, обнесенное со всех сторон каменными галереями с полукруглыми арками; это дворец Росаса. Он заброшен; разбитые стекла и разломанные двери говорят о запустении, к котором находится строение, когда-то страшное в роковое для жителей Буэнос-Айреса. Нам даже не советовали входить туда, если мы боимся блох, которые будто бы в страшном количестве развелись там. Но отчего и не быть укушенным блохой, обитательницею дворца Росаса? Мы смело вошли и долго ходили по галереям и комнатам. Если бы всякий камень здания мог говорить, он рассказал бы такие вещи, от которых у нас волосы стали бы дыбом. Увлеченные воображением и ненавистью, сочинители легенд о бывшем диктаторе в своих рассказах достигают до ужасных размеров. Говорят, будто после его бегства, в подвалах дворца нашли посоленные головы всех им казненных!. В его диктаторство Буэнос-Айрес уподоблялся обширному саладеру, a сам Росас — облитому кровью гаучу, набрасывающему свое лассо на избранные головы. Но, прошло шесть лет, и, кроме рассказов, осталась одна «мерзость и запустение» дворца, с надписями на стенах, в которых красноречиво выражены чувства к тирану.
Чтобы познакомиться с окрестностями Буэнос-Айреса, мы поехали в Фернандо, местечко, находящееся недалеко от впадения Параны в Ла-Плату, где начинаются низменные острова, между которыми верхняя река бесчисленными портиками прокладывает себе путь. Эта поездка заняла целый день. По дороге мы были в двух городках, Бельграно и Исидоре. Дорога много напоминала наши проселочные пути, среди сухого, теплого лета, когда пыль ложится на зелень виднеющихся по невысоким холмам рощей, и отдыхающие обозы рядами стоят около постоялых дворов, пустив быков своих на ближайшее пастбище. Попадавшиеся вепты не уступали в грязи и нечистоте нашим трактирам; почти в каждой из них был бильярд, и двое гаучей, в своих оригинальных костюмах, делавшие карамболи, приговаривали при удачном ударе слово «caramba», без которого житель Аргентинской республики шага не ступит. Caramba употребляется для выражения радости и досады, удачи и удали и всякого другого чувства; разница его от других, ему подобных выражений, та, что его можно употребить в каком угодно обществе. В городах та же постройка домов, как и во всех улицах Буэнос-Айреса; они одноэтажные и выходят на улицу двумя, тремя окнами, с железными решеткам; за то смотрят весело на внутренние дворики, чисто вымощенные белым камнем и отличающиеся роскошью домашнего комфорта. Проехав верст двадцать, мы увидели, наконец, буэнос-айресские пампы, далеко уходящие в даль и своею густою синевою сливающиеся с синевою неба. По степи разбросаны квинты, одинокие домики, с выросшим вблизи деревом, и небольшие бойни; сначала видные ясно, они казались вдали пятнами и, наконец, совершенно исчезали. Сан-Фернандо был похож и на Бельграно, и на Исидоре. Улицы были правильные, не вымощенные, дорога с выбоинами, так что один раз наша коляска едва не повалилась на бок; часто мы попадали под густую тень нависших дерев; сельских жителей и гаучей встречали много. В садах красовались плоды; агавы и кактусы закрывали собою полуразвалившиеся заборы.