В зале его ждали.
Четверо стройных лам средних лет, все в чёрном, стояли впереди, по двое слева и справа вытянутого помещения с высоким бревенчатым потолком. Каждый лама удерживал наклонённое древко с горящим в бронзовой чаше факелом на конце, так что четыре огня, от которых поднимались белесые дымки благовоний, оказывались на одной умозрительной прямой линии, указывая, что он должен был пройти под ними для очищения от внешнего мира. Стены были увешаны оружием, щитами. Возле них, как живые, застыли вырезанные из дерева воины, разукрашенные и в доспехах поверх одежды, с удерживаемыми в руках копьями, острия которых торчали вверх, к тёмно-синему балочному потолку. Через три десятка шагов от входа, слева от большой серебряной чаши, обнажённой спиной к нему замер на коленях Джуча. Удача узнал его, несмотря на то, что Джуча, как и он сам, был исхудалым, весь в ранах и царапинах и с чёрной щетиной на голове.
Холодно сдерживая волнение, он расстегнул пояс с ножнами, опустил его справа входа на пол. Пройдя через зал под потрескивающим и коптящим пламенем факелов, потом между двумя сотниками с остро заточенными мечами в руках, он отступил вправо от чаши и опустился на колени. В зале властвовало безмолвие, в котором особенно таинственно прозвучал за потолком чуть заглушаемый перекрытием звон священного гонга. Тени четверых стройных лам зашевелились, они приблизились к чаше и одновременно сунули в неё свои факелы.
Пламя в чаше разгоралось. Благовония от охваченных огнём кусков сандалового дерева стали распространяться по помещению, и полумрак затрепетал от красноватых отсветов и новых теней, отступил от противоположной входу стены, перед которой на деревянном возвышении сидел истуканом суровый лама-тысячник охраны дворца Потала в красном шёлковом халате и с мужественным лицом познавшего разные превратности судьбы военачальника. Опустив взор от тысячника к полу, Удача протянул и положил на ступенчатое возвышение меч, снял с шеи образок золотого Будды, в обеих ладонях вытянул перед собой. Сзади тихо зашуршала одежда, и сотник дворцовой охраны с грубым воинственным выкриком рывком разорвал на нём халат, обнажил его спину и плечи.
– Учитель, – громко произнёс сотник хриплым гортанным голосом, обращаясь к тысячнику. – Четырнадцать дней мы не давали ему спокойного ночлега и отдыха. Мы не давали ему костра и горячей пищи. Мы гнали его как зверя, преследуя везде, где обнаруживали, и он знал, за его смерть не будет наказания. Он выжил и прибыл, и ещё не наступила вечерняя мгла.