Исходя из этого, можно предположить, что интеллект направлен скорее к сознанию, а инстинкт — к бессознательному. Ибо там, где природа организовала орудие действия, дала точку его приложения, потребовала нужного результата, — там на долю выбора остается немногое: по мере того, как сознание, неотделимое от представления, стремится к освобождению, оно уравновешивается выполнением действия, тождественного представлению; действие составляет противовес представлению. Если сознание и появляется здесь, то оно освещает не столько инстинкт, сколько те препятствия, с которыми инстинкт сталкивается: недостаток инстинкта, расстояние между действием и представлением, — вот что становится сознанием; и в таком случае оно является только случайностью. По существу, оно отмечает только первый шаг инстинкта, пускающий в ход всю серию автоматических действий. Для интеллекта, наоборот, недостаток есть нормальное состояние. Встречать препятствия — это и есть его сущность. Так как основной его функцией является фабрикация неорганизованных орудий, то он должен, преодолевая тысячи трудностей, выбирать для этой работы место и время, форму и материю. И он не может полностью удовлетворить сваи нужды, ибо всякое новое удовлетворение создает новые потребности. Короче говоря, если оба они — и инстинкт, и интеллект — хранят в себе знания, то в инстинкте познание скорее бессознательно и разыгрывается, в интеллекте же оно сознательно и мыслится. Но это скорее различие в степени, чем в природе. Пока речь идет только о сознании, остается незамеченным то, что с точки зрения психологической составляет основное различие между интеллектом и инстинктом.
Чтобы подойти к этому различию, нужно, не обращая внимания на более или менее яркий свет, озаряющий обе эти формы внутренней деятельности, направиться прямо к двум глубоко различным между собой предметам, которые служат для них точками приложения.
Когда лошадиный овод откладывает свои яйца на ноги или на плечи животного, он действует так, как если бы знал, что личинка должна развиться в желудке лошади и что лошадь, облизывая себя, перенесет родившуюся личинку в свой пищевод. Когда перепончатокрылый парализатор поражает свою жертву именно в тех местах, где находятся нервные центры, приводя ее тем самым в неподвижное состояние, но не убивая, он поступает так, как мог бы сделать энтомолог, наделенный к тому же ловкостью опытного хирурга. Но какими познаниями должен обладать маленький жук ситарис, историю которого так часто рассказывают! Это жесткокрылое насекомое кладет свои яйца у отверстия подземных ходов, которые вырывает один из видов пчел, антофора. Личинка ситариса после долгого ожидания подстерегает антофору-самца при выходе из отверстия, прицепляется к нему и остается в таком положении до ^свадебного полета": тогда она пользуется случаем перейти с самца на самку и спокойно ожидает, когда та будет откладывать яйца. Затем она спрыгивает на яйцо, которое служит ей опорой в меду, за несколько дней пожирает его и, расположившись на скорлупе, претерпевает первое превращение. Плавая, таким образом, в меду, личинка питается этим запасом пищи и становится куколкой, а потом, наконец, и взрослым насекомым. Все происходит так, как будто бы личинка сита-риса знала, вылупившись из яйца, что антофора-самец выйдет из хода, что свадебный полет даст ей возможность перебраться на самку, что та препроводит ее в склад меда, который послужит ей пищей после ее превращения, что до этого превращения она постепенно съест яйцо антофоры, добывая тем самым пищу, удерживаясь на поверхности меда и одновременно уничтожая своего соперника, который должен был выйти из яйца. И все происходит так, как будто бы самому ситарису было известно, что его личинка будет знать все эти вещи. Знание, если оно здесь есть, будет неявным знанием. Оно выражается во внешних, вполне определенных поступках, но не направляется внутрь, в сознание. И тем не менее поведение насекомого отражает представление об определенных вещах, существующих или происходящих в определенных точках пространства и времени, и вещи эти насекомое знает, не обучаясь им.