– Опять двадцать пять! Ему про Кузьму, а он про Ерему…
– Так вот, – невозмутимо продолжал рассказчик, – одним фруктовое мороженое нравилось, они просто без ума от него были. А мне подавай либо «Ленинградское» за двадцать две копейки, либо «Каштан» за двадцать восемь.
– При чем тут Люська?
– С зазнобой твоей аналогичная история. Кому – жирная гузка, кому – спелая арбузка.
Константин весь покрылся испариной, пока сумел вывернуть шею, чтобы краешком глаза взглянуть на беседующих мужчин, а увидев их, испытал облегчение, почти такое же острое, как в тот момент, когда вынырнул из кошмара. До сих пор оцепенение, в котором он находился, представлялось ему результатом паралича или даже смерти. Удостоверившись, что вокруг нет ни трупов с бирками на окоченевших ногах, ни даже пьяных санитаров в мясницких фартуках, он охнул и обмяк. Хотелось потрогать повязку, плотно охватывающую лоб, а еще сильнее хотелось перекреститься, но сил пока что было маловато. Их хватило лишь на поворот головы.
– Кажись, наш третий пассажир очухался, – оживился парень, допытывавшийся у собеседника про Люську. – Слышу, торкается. У меня слух теперь ого-го! Муху за километр слышу.
Обладатель острого слуха предстал перед Константином в виде тощего силуэта на фоне окна. Плотный кокон бинтов превращал его голову в подобие белоснежного яйца, вертикально торчащего из пижамы, а пижама та была хоть и полосатой, как роба узника концлагеря, но, несомненно, больничной.
– Теперь сутки напролет будет возиться, дырк-дырк, – ворчливо заметил второй обитатель палаты, пожилой плешивый мужчина в халате, пристроившийся рядом с парнем. – А койка у него скрипучая, спасу нет.
– Я в больнице? – спросил Константин, с трудом ворочая языком.
– А ты предпочел бы в морге очнуться? – весело спросил парень. – Размечтался! Тебя как звать, мечтатель? Я Вадик, а это Палыч, наш счетовод.
Представляя соседа, он фамильярно похлопал его по голове.
– Эй, полегче! – возмутился Палыч. – У меня башка, знаешь ли, не сменная. Одна на все случаи жизни, а ты по ней колошматишь!
– Я по плечу хотел, извини, – сказал Вадик.
– Хотел он, – буркнул Палыч, слюнявя пальцы, чтобы пригладить пряди волос, нитями протянувшиеся от уха к уху.
– Здорово она меня огрела, – прошептал Константин. – Любит мамку. Не дает в обиду.
– Что? Говори громче, а то бормочешь под нос, как умирающая лебедь. – Дружелюбия в голосе Вадика заметно поубавилось. – Тут некоторым похуже, чем тебе, а они держат хвост пистолетом.
– Это точно, – подтвердил Палыч.
– Скоро оклемаюсь, – выдавил из себя Константин, еще не вполне уверенно управляющий голосовыми связками.