– Ну не совсем-совсем. Человек тридцать на постоянной прописке числится. Это те, кто на зиму здесь остаются. Коренные ямцы, так сказать. Или ямцы. А летом здесь чуть не тыща народу толкётся. Да и чего им не толкстись? Рыба, воздух свежий, икра. Водку вон мы им везём. Власти никакой нет. Хочешь – рыбу лови, хочешь – пей-запейся, хочешь – девок дери, они тут, ямочки, иногда симпатичные попадаются.
– Угу, – сказал Соловей. – Только с триппером все поголовно. А мужики с ножичками. Они ж националы, им, если они кого ножом пырнут, ничего не будет. Сразу вылезает море свидетелей, что видали, как ты при всех его косорылой свиньёй обозвал. У вас станция, слава аллаху, далеко от посёлка, километров десять. Что даёт некоторые гарантии от посещения…
– А вы что здесь делать будете? – набрался наглости спросить Вадим.
– Дальше пойду, Вадик. Отсюда на хребты и на север – пешком, ножками… Надо мне здесь некоторые места проверить, пристрелянные ещё лет пятнадцать назад.
В Ямске Вадима должен был встречать лаборант наблюдательной станции Голустенко. Но, оглядывая пирс в бинокль, Соловей ухмыльнулся и присвистнул:
– Ну, паря, тебе повезло. В тюрьме людям на выход с вещами предлагают, а тебя коллеги с вещами встречают..
Вадим когда-то встречал начальника станции, кандидата наук Чугунных, всегда улыбчивого и гостеприимного мужчину лет около тридцати пяти – сорока с задорно топорщащейся щёточкой усов. Однако в данный момент Чугунных был мрачен, покрыт с ног до головы какой-то сероватой пылью и не настроен общаться. Он только пожал Вадиму руку и сразу шагнул в рубку к Василичу, прикрыв за собой дверь. Остальные двое сотрудников ТИНРО>[4] остались на пирсе возле небольшой кучки грязных, серых и порванных вещей.
Из рубки вышел Соловей с небольшим рюкзаком и в накинутом на плечи плаще, который, как уже знал Вадим, скрывал под собой расчехлённый и готовый к стрельбе карабин.
– Ты, это, парень, – на прощанье пожал он руку, – сильно не хулигань. И не пей сильно, – потом потянул носом мягкий запах гари, которым тянуло от ихтиологов, тихонько рассмеялся и проговорил: – Чую, ты здесь не задержишься.
– Чего так? – ошалело спросил Вадим.
– Чую. Носом, как ни странно. Ну бывай, – он выпрыгнул на пирс и зашагал прочь быстрым решительным шагом, похожим на бег, хотя на первый взгляд здесь его никто не ждал.
– Отбой работе, – жалостно проговорил лаборант Голустенко, которого Вадим тоже знал по Городу.
– Случилось что?
Голустенко скривил физиономию, приобретя необыкновенное сходство с грустным шимпанзе, – увидев его сейчас, любой самый отъявленный креационист признал бы справедливость теории Дарвина.