Барни увидел ее, но не шевельнулся, не встал. Только сказал:
— Берегись, Керия, если ты подойдешь, я тебя больше не выпущу!
Как Синяя Борода — своих восьмерых жен? Она приблизилась, мягко опустилась на песок. Он подвинулся, давая ей место рядом с собой, у бетонного подножия мачты; море прекрасно, и я хочу, хочу тебя! — шептала лижущая берег волна.
Их руки не соприкасались.
— Знаешь, Керия, в Хьюстоне будет опять железный лом, и только он.
Ну и что же? Она ничего не имеет против железного лома, и все равно ей придется привыкать, разве нет?
Барни перестал улыбаться:
— Это что, предложение?
— Более чем предложение, — мольба. Ты хочешь меня, Барни?
Но только пусть он не обольщается, она вовсе не собирается становиться очередным номером в его дон-жуанском списке. Если он намерен взять ее на пять минут, позабавиться, а потом «на тебе, милочка, подарочек, спасибо за все и адье!», тогда я выцарапаю тебе глаза, Барни, я отучу тебя переплавлять женские сердца в твоих дурацких домнах! Я ведь как Изабель, я хочу ВСЕ!
— Ну, конечно! А потом сама же и сбежишь…
Верно! Но сперва она объяснит ему, какая она, сперва это.
Он откинул голову назад, к мачте: ах эта Полина, она все-таки оказалась права! Молчи, Керия! И он вынул из кармана маленькую ужасную фотокарточку — из тех, что делают в дешевых автоматах метро для проездных билетов или водительских прав: на, смотри!
Где он откопал ее старозаветную фотографию тех времен, когда она поступала в университет?
— Ты бы тогда отшатнулся от меня…
— Наверняка! Разве только взглянул бы сперва на другую половину.
И они чуть заметно улыбнулись, глядя друг другу в глаза. Музыка там, сзади, почти угасла. Теперь это был не танец, а песня; мужской голос негромко и нежно воспевал «бедра Марии» под убаюкивающий мотив una tristeza sem fin[116].
Они поднялись, готовясь уйти; облако над ними брызнуло мелким дождиком, слишком слабым, чтобы принести прохладу, но люди все равно жадно тянулись к нему. Мужчина все пел, вовлекая их тела в скрытый, почти недвижный танец, единственный, какой им выпал на этом карнавале.
Когда голос замер, Барни шепнул, спрятав лицо в волосах Керии:
— Только не надейся, что я позволю тебе забыть об Изабель!
Дождь внезапно прекратился. Люди вокруг них тоже поднимались на ноги, с жалобными возгласами разминая поясницу. Маленькая, черная, как сажа, девчушка плакала так горько и самозабвенно, словно прощалась с жизнью. Ее розовое платьице ярко рдело в предрассветной заре; она походила на привядший цветок гибискуса, что распускается и оживает лишь на солнце. Красавица! Барни залюбовался ею: