— Мышьяка, — автоматически поправил его я.
— Надо же, а я думал, ты догадался, что зелеными хлопьями, попавшими в суп несчастного, на самом деле были маленькие кусочки краски, засохшей и отколупившейся от эстрады. — Он снова закашлял. — Отравление мышьяком — это всё мишура была, ложный след. Стрихнин, — вот что прикончило беднягу.
В тот день Майкрофт больше ничего мне не сказал. Это оказались последние слова мне, потому что незадолго до полудня следующего дня, то есть четверга, он прекратил кашлять навсегда. Пришла пятница, и молодцы из конторы Снигсби и Малтерсона аккуратно вынули рамы из окон бледной аскетичной комнаты и спустили останки моего брата на улицу, точь-в-точь, как огромный рояль.
На его похоронах были только я, мой друг Ватсон и наша кузина Харриэт. Майкрофт успел специально распорядиться, чтобы кроме нас никого не было, — ни из Службы Общественного Порядка, ни из Министерства Иностранных Дел, ни членов клуба «Диоген». Затворник всю свою жизнь, он хотел остаться таким (или в достаточной степени похожим) и в смерти. Одним словом, лишь трое нас. Священника же, который брата моего не знал и поэтому даже не подозревал, что предает земле всеведущую и крепчайшую руку Британского Правительства, в расчет брать не стоит.
Четверо рослых, крепко сбитых мужчин на веревках опустили гроб к месту, где отныне навсегда упокоятся останки моего брата. Должен сказать, что этот нелегкий (а он весил действительно немало фунтов) путь был пройден без единого грубого, бранного слова, за что все четверо получили от меня по окончании дополнительно по полкроны.
Но умерший, пятидесятичетырехлетний Майкрофт продолжал прерывисто кашлять в моем воображении, — и в этих призрачных звуках я чувствовал притяжение тех слов, что он практически сказал тогда: «Вот преступление, которое имеет смысл расследовать».
* * *
Незнакомец говорил с акцентом, который был не так уж и плох, хотя его словарный запас оставлял желать лучшего. Так или иначе, он старался воспроизвести местный диалект с максимальной точностью. «Быстро же он учится», — думал Старик Гао. Он был хмур и молчал; перспектива вести на свою пасеку чужестранца была ему не по нутру: чем реже и меньше он тревожит своих пчел, тем лучше у них складываются соты. Старик сплюнул в дорожную пыль. «А что если пчелы укусят чужестранца, чем это может грозить?»
По выражению лица незнакомца Старик Гао не мог понять ничего, что случалось с ним впервые. Слишком уж необычны были его черты: крупный, с горбинкой нос, напоминавший клюв орла, высокий загорелый лоб и глубокие, довольно частые морщины. Волосы незнакомцы были настолько белы и редки, что напоминали серебряные нити. Одно было очевидно при взгляде на него, — он был предельно серьезен. Возможно, в связи с каким-то несчастьем.