— Интересуются люди, а так, чтобы тревожились, не видно. — Мать усмехнулась: — Пришла сегодня ко мне в детский сад Полукрюкова, Галина Алексеевна, стала выведывать. Наслушалась она, должно быть, всякого от соседок, спрашивает, доволен ли ты Степаном.
— А говоришь, что народ не тревожится, — уличил ее в непоследовательности отец. — Ты, Маша, если еще увидишь мать Степана, скажи ей толком: и известняки мы предвидели и о Степане знали, что уменья у него недостаточно. Но ничего, растет он неплохо, старается. Ты ей скажи, что я Степаном доволен.
— Скажу, конечно! — повеселевшим голосом ответила мать. — Сама к ней завтра схожу.
— Все ж таки позанимаюсь еще, — решил отец. — А ты ложись, тебе вставать рано.
Мать ушла в спальню. Отец перелистал книгу, затих, вдруг досадливо крякнул, встал и прошелся по столовой из угла в угол, и снова, и снова… Он старался ступать бесшумно, но какими тяжелыми, грузными были его шаги! И знал, хорошо знал Паня, что это значит. Он ясно представил себе лицо батьки — глубоко запавшие, потемневшие глаза, морщины на лбу. Представил Паня себе и то, как батька однообразным, неосознанным движением заглаживает назад ладонями обеих рук короткие поседевшие волосы, сквозь которые уже просвечивает лысина.
Думает отец… думы у него тяжелые. И вместе с отцом думает Паня.
Напрасно все же батька взял в свою бригаду Степана. Сбываются опасения старика Чусовитина: каждый кубометр породы, вынутый из траншеи, дается с таким трудом, а тут еще неуменье Степана, низкая выработка… Плохо! И страшно! Страшно перед Горой Железной, которая с тревогой следит за работой пестовской машины, страшно за отца, за его доброе имя…
— Папа!.. Слышишь, папа!..
Оказывается, Наташа тоже не спит.
— Что тебе? — недовольно спросил отец, остановившись на пороге «ребячьей» комнаты. — Чего не спишь?
— Не знаю… Дождь разбудил, стучит и стучит… А потом, я слышала ваш разговор с мамой… Папенька, на траншее очень плохо, траншея сильно опаздывает, да? Все говорят, что не надо было брать в бригаду Степана Яковлевича Полукрюкова… — И ее шопот оборвался.
«Так!» — мысленно подтвердил Паня.
— Да что это вы все за Степана взялись! — сердито воскликнул отец и тотчас же перешел на шопот: — А ты слушай, слушай болтовню эту, набирайся понятия, комсомолка!
— Папенька, но ведь проходка траншеи шла бы лучше, если бы ты взял на машину Трофимова вместо Полукрюкова. Этого же нельзя отрицать, — с горечью сказала Наташа.
— Ну так, — согласился с нею отец, — а что из того следует — зачерпнуть ложку, а вылить плошку, да? Думаешь, нам только траншею нужно пройти и пошабашить? Неправильно судишь: нам нужно еще весь рудник поднять, чтобы руда для домны Мирной и других печей валом пошла. Ты комсомолка, должна партийную математику понимать: взяли мы молодого работника на самую ответственную машину, на «Четырнадцатую», укомплектовали «Пятнадцатую» молодежью, и весь молодняк на руднике точно вновь на свет народился, потому что доверие увидел. Учится молодежь у шефов-стариков на «отлично», выработку поднимает. Слышала?