Головным идет Гена.
— Тяжелый! — жалуется на брус Паня.
— Зато длинный, достанет до нее, — отвечает Гена и советует своему напарнику: — Ты не разговаривай, а то дыхание потеряешь.
Дыхание? Какое там дыхание!..
Пересохшие губы Пани захватывают все меньше воздуха. Под непомерной тяжестью подгибаются ноги и, кажется, потрескивает спина.
— Несем, несем, Панёк, держись! — подбадривает Гена.
— Сам… держись! — храбрится Паня и чувствует, что с каждым шагом ему все труднее отрывать ногу от земли.
Да скоро ли борт старой выработки, скоро ли? Минутку бы отдохнуть… Нет, не может быть отдыха, пока в тумане над пропастью, на глыбе мокрой, расползающейся глины стоит Женя, даже не подозревающая, что ей грозит.
Брус становится чуть-чуть легче, и Паня замечает, что спина Гены приблизилась к нему. Значит, Гена взял брус поближе к середине, приняв на себя больше тяжести.
— Ты зачем передвинулся? — протестует Паня. — Сдвинься вперед.
— Не разговаривай! Я сильнее… — отвечает Гена.
До старой выработки, по представлениям Пани, еще далеко, а силы иссякли. Он обливается потом, в груди точно железный ком залег — не продохнешь, и сердце громко стучит, бросая при каждом ударе красные сполохи в глаза.
Неожиданно для самого себя Паня падает на колени, дышит, захлебываясь, и все не может вздохнуть всей грудью.
— Вперед! — со слезами в голосе кричит Гена, порываясь вперед, отчего брус на плече Пани больно дергается.
Паня стоит на коленях, ловя ртом воздух. Надо встать, надо, но силы совсем оставили его, тупая неодолимая тяжесть прижала его к земле. Никогда не встать ему на ноги, никогда…
— Опусти брус на землю! — Гена произносит слова с отчаянием и яростью, будто откусывает их одно за другим. — Я один потащу, а ты отдыхай!
Брус сам собой поднимается, освобождает Панино плечо. Это сделал Гена, взявший брус посередине, взваливший на себя всю тяжесть. Паня видит его фигуру, слышит его дыхание.
Пошатываясь, Гена делает один шаг, другой… И скрывается в тумане.
Ушел… Один ушел! Что же это? Он ушел, а Паня все еще стоит на коленях, прижатый к земле своей слабостью. Да как же это можно, как можно?.. Теперь самое главное, самое страшное — не его слабость, а стыд за свою слабость, за то, что Гена один ушел от него в туман.
— Я сейчас, сейчас! — сквозь зубы цедит Паня. — Я сейчас!
И вот он понемногу отрывается от земли, встает на ноги, идет, спотыкаясь, но все же идет…
И видит Гену.
Он стоит, уткнув один конец бруса в землю и отвалившись немного назад; слышно его дыхание — громкое, точно Гена всхлипывает. Паня молча поднимает конец бруса от земли, кладет себе на плечо.