Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 (Черный) - страница 28

Дымится трубочка. Лафа!
Синьор, уснули? — Взятки гладки.
    Как морж, храпит мой визави,
    На лбу колышется газета,
    И мухи в бешенстве любви,
    Жужжа, флиртуют вдоль жилета.
На стенке в бусах и чадре
Висит грудастый бюст Тамары.
Запели пилы на дворе,
Душа напевнее гитары…
    Шуршат страницы под рукой:
    «Война и мир», «Новейший сонник».
    Слежу, прильнув к столу щекой,
    Как едет в небо подоконник…
Но вот в стекло ползет закат,
Краснея, словно алкоголик.
В столовой мисками стучат…
Не обойтись, увы, без колик!
    Кряхтя, приятель мой встает,
    Ворчит спросонья заклинанья
    И долго смотрит на живот,
    Как Чингисхана изваянье.
Хлопочет тетушка опять
И начиняет нас, как уток.
Вдвоем пудов, пожалуй, с пять
Съедим мы здесь в теченье суток!
    «Матвей, дай гостю бурачков»…
    Трещат все швы! Жую, как пьяный,—
    А сон, знай, мажет вдоль зрачков
    Тягучим клейстером нирваны.
Племянник Степа, свесив зоб,
Сопит и тычет гвоздь в винтовку.
Лень встать, а то как ахнет в лоб,
Так будешь к празднику с обновкой…
    Клокочет толстый самовар.
    Внутри — четыре круглых рожи…
    Зудит, как муха, сонный пар.
    Внизу рычит ночной прохожий.
Бросаем «Ниву» к псам под стол,—
Пред тетушкой склоняем шею
И, зверски вдавливая пол,
Плетемся к старичку Морфею.
    Увы, ужасный диссонанс!
    О, где перо Торквато Тассо?!
    Мильоны блох, прервав свой транс,
    Вонзились сразу в наше мясо…
На чреве, бедрах и боках
Мы били их, как львов в Сахаре!
Крутили яростно в перстах,
На свечке жгли… Какие твари!..
    Мой друг в рубашке на полу
    Сидел бледнее туберозы
    И принимал, гремя хулу,
    Невероятнейшие позы…
Едва к рассвету замер бой.
Вокруг кольцом белье мерцало.
Лохматый, сонный и рябой,
Я влез с башкой под одеяло
    И слышал, как, во сне бурля,
    Степаныч ерзал по постели:
    «Земля! Да здравствует земля!
    Какого черта, в самом деле!»…
1919, Вильно

Американец*

I
Осенний день. Ленивый веер солнца
Озолотил зловонные дворы.
В разинутые с улицы ворота
Прохожие оглядывали хмуро
Знакомый с детства виленский пейзаж:
Извилистые, старые дворы,
Жестянки у склоненного забора,
Дымящиеся кучи у помоек,
Углы сырых, заросших грязью стен
И желтые навозные ручьи.
А улица? Ущелье нищеты:
Горб мостовой, телегами изрытый,
Потоки жидкой слякоти с боков,
Мостки, как клавиши, избитые до дыр,
И коридор домов, слепых, как склепы.
Но солнце, старый, опытный художник,
В куске пивной бутылки и в алмазе
Горит одним божественным огнем…
* * *
Снопы лучей сквозь чахнущий калинник
Широко брызнули на длинный хвост детей:
В платках, в отрепьях, в полах одеял,