«Может, написать Лаци Надьхаю?» — раздумывала Кати. — Что ж, оно бы неплохо. Вот только что писать? «Доехала благополучно»? Но ведь Лаци и не думает, что Кати взяла да и выпрыгнула по дороге из вагона! А может, написать: «Чувствую себя хорошо»? Ну, это уж вовсе лишнее, только взрослые и способны тратить время на такие пустяки. С чего бы это ей плохо себя чувствовать? Разве что с Руди подерется, — он как-никак на шесть лет старше, и чьи кулаки бьют крепче, ясно само собой.
«Я проспект Ленина опишу, вот что!» — решила она внезапно. Все эти бесчисленные магазины, вереницы автомобилей, трамваев. Дома даже в храмовой праздник не бывает такого движения. А видел бы Лаци эту лавку, где ножи продают! Чего только нет там на витрине! Кати приметила ножик — ух и толстый, совсем как бабушка! И чего только на нем нет! Как старуха зимой все на себя навертывает, так и тут: и ножницы, и штопор, и чтоб ногти чистить, и еще бог знает что!..
Вчера Кати долго простояла перед этой витриной; даже побаиваться стала, не вышел бы кто из лавки да не шуганул ее. Она побрела к угловому эспрессо[2] и до тех пор стояла и смотрела на без конца открывающуюся и закрывающуюся стеклянную дверь, пока не оказалась, сама не зная как, внутри. Она остановилась возле телефонной кабинки, тоже стеклянной, и то и дело тревожно поглядывала сквозь нее на сидевшую у кассы подкрашенную блондинку.
«Такие же волосы, как у нашей Маргитки», — подумала Кати.
Там, дома, Маргиткой звали кассиршу из кондитерской, что на Главной площади. Набравшись храбрости, Кати несколько раз проникала в эту кондитерскую; ей так хотелось хоть один раз, один-единственный раз купить там мороженого! Конечно же, у этого мороженого должен быть совсем другой вкус, не такой, как на базаре у заики Карчи. И Кати все ждала, что в один прекрасный день и у нее, как у других, спросят: «Какого сорта вам?» Но у Кати ни о чем не спрашивали. Не успевала она войти и остановиться, прижавшись к стенке тут же, у самой двери, как Маргитка уже вопила во всю мочь:
«А ну, убирайся вон отсюда!»
И, если Кати замешкается, сразу звала на подмогу официанта:
«Йожи, иди скорей, вытолкай ее отсюда!»
И теперь Кати ждала, когда же эта здешняя Маргитка позовет официанта. Но здешняя Маргитка не обращала на нее ни малейшего внимания. И звали ее, кстати, не Маргиткой, а Этукой, что Кати незамедлительно сочла добрым знаком. Она устроилась теперь со всеми удобствами и, опершись спиной о стену, разглядывала всё самым внимательным образом. Ей бросился в глаза занавешенный коридорчик, который вел в другое помещение. Занавеска закрывала проход лишь наполовину, и Кати могла рассматривать все в свое удовольствие. Там, в маленькой темной комнатушке, за крохотными столиками, едва освещаемыми тусклыми лампочками, теснились люди. «Ох уж эти взрослые! — недоумевала Кати. — Вечно придумают что-нибудь такое, что и понять невозможно. Ну чего они там сгрудились, вместо того чтобы оставаться здесь, в этой светлой красивой комнате? Правда, здесь нельзя посидеть, но лучше уж стоять на свободе, где тебя никто не толкает, чем задыхаться в тесной комнатушке!»