«Пустил в расход офицера, сиворылый, – подумал субмарин-врач, – и радуется…»
– Чтоб ты сдох… цзеху… – прошептал Таттл.
Лицо матросика исчезло. Субмарин-врач устало смежил веки. Боль, раскаленными клещами рвущая грудь, вдруг отдалилась. Убаюкивающий жар разлился по неподвижному телу. Как ни странно, Таттл все еще оставался в сознании и отчетливо понимал, что скоро этот жар сменится лютым холодом. Вечным и бесконечно замкнутым, как Мировая Сфера.
Но спокойно умереть Таттлу не дали. Кто-то грубо схватил его за ворот и потащил куда-то. Боль немедленно вернулась. Субмарин-врач застонал, но тащивший его и не помышлял о милосердии. Таттла приподняли, прислонили спиной к чему-то твердому и холодному. Субмарин-врач снова открыл глаза. Он увидел скалы, угрожающе накренившиеся над лодкой, мечущихся крысланов, плоское, как крышка гроба, тусклое небо. К плечу Таттла кто-то тяжело привалился. Субмарин-врач покосился, разглядев сквозь слезы боли мертвое лицо командира лодки.
«Ралата тоже израсходовали, – подумал субмарин-врач с удовлетворением. – Так и надо этой старой крысе…»
Таттл снова увидел тощего матросика. Тот присел на корточки, бесцеремонно расстегнул на его груди комбинезон, запустил лапу за пазуху. Субмарин-врач захрипел от невыносимой муки, задергался, попытался оттолкнуть мучителя от себя, но руки не слушались. Ему почудилось, что гаденыш в матросской робе влез прямиком в рану и выдирает через нее сердце.
Матросик и вправду что-то нашарил за пазухой субмарин-врача и через несколько мучительных для Таттла мгновений вытащил на
Мировой Свет окровавленный, слабо трепыхающийся сгусток. Более всего сгусток напоминал гигантскую мокрицу. Мокрица поводила членистыми лапками, беззвучно разевала жвалы. Из пробитого хитинового панциря на колени умирающего Таттла сочилась густая лимфа.
Матросик поднес мокрицу к лицу, коротко свистнул. Тварь в его пальцах проскрежетала что-то и вдруг, судорожно изогнувшись, обвисла.
– Убе… от… еня, – прошептал субмарин-врач, теряя сознание.
– Кому было сказано – надеть бронежилет! И хватит прохлаждаться! Подъем!
Белый от ярости Туус расхаживал перед Птицеловом, а тот сидел посреди колючих кустов – дурень дурнем – и вертел в руках свой бронежилет.
– В нем все равно дырка…
Птицелов потрогал помятую кевларовую пластину. Она была еще теплой. Мягкая пистолетная пуля от удара расплавилась, превратилась в свинцовую нашлепку.
– В бронежилете, не в тебе. Он еще много дырок стерпит.
– Повезло, что не из автомата проштырили, – вставил Роод. – От автоматной пули броник не спасает.