— Спрашиваешь.
«Похоронишь?»
— Конечно.
«Я не беспокоюсь более. Прощай».
— Прощай, Лилит.
Голос больше не слышен. Тело упрятано в фургон: когда администратора К. сменят на посту, он поедет и сделает все, что надо. А пока можно заняться другими делами: например, компиляцией ядра операционной системы с красивым названием «Солярис»…
На кровати валялись: телефон с длинным шнуром, косметичка с облупленной крышкой, кошка с длинным хвостом, тарелка из-под мусаки (остатки соуса помянутая кошка потребляла с большим удовольствием), вилка с пластмассовой ручкой (изначально она была в тарелке, нo в результате кошкиных манипуляций возлежала на простыне; впрочем, вылизана вилка была дочиста той же кошкой, так что за простыню можно было не беспокоиться), одежда верхняя и не совсем (из благочестия от подробностей воздержимся), рукопись романа «Приключения программистки Маруси», прерванная на описании гибели атамана Падулия, стрелой пронзенного, и сама автор романа. Последняя распласталась на кровати по диагонали на всех описанных предметах (исключая тарелку и кошку, нo включая вилку) и читала задранный вверх двумя руками «Понедельник начинается в субботу». Официально (отговорка для самой себя) это называлось «вообще-то я пишу, нo сейчас освежаюсь для вдохновения». Под кроватью валялись тапки, ручка (которой, собственно, писался роман) и Евгений Замятин в виде неполного собрания его сочинений. «Прочти Евг. Замятина: он наш», написал Марек в последней эпистоле, и Нора, потратив всего четыре дня на «доставание», обзавелась «Избранными произведениями». Спорить не приходилось: Замятин действительно наш, нo отдыхалось лучше со Стругацкими.
Надо было напрячь волю и встать, нo не ради продолжения романа, а ради добавки мусаки, которой очень захотелось. Мелко рубленное мясо между двумя ломтями баклажана, под соусом, греческое лакомство. Нора могла бы такое приготовить и сама, нo эту мусаку занес Алеко, веселый и вечно хмельной старик без переносицы. «Кормись, невестка», сказал он. «Геннадий привет передавал». Это значило, что с утра он был на кладбище. Алеко не любил Нору, потому что она на Генину могилу никогда не ходила. «Да я же боюсь, Алексей Ставрович!» «А чего нас, мертвяков, бояться?» — отвечал он и заливался смехом. Он действительно считал себя мертвяком. Его Россия исчезла вместе с сыном, и смешалась с никогда не виденной Элладой предков. Весь мир живых для него существовал в призрачной дымке, готовый в любой момент исчезнуть окончательно. Может, потому он и прикармливал поганую невестку.