— Починил! — сообщил коротко. Чугаев — молчальник, лишних слов не любит.
Вытянули из него немного: ну, починил! Ну, потом пришлось ехать на аэродром — седоголовый опаздывал на самолет в Лондон. А с аэродрома приятель седоголового, владелец машины, добросил сюда. Вот и все.
— Ну и кто он такой? — спросила Лаура.
— Не знаю, англичанин какой-то. Назвал себя как-то, да я не разобрал. А какая разница, кто он? Просто человек. Попросил помочь…
— О тебе расспрашивал? — поинтересовался дежурный.
Не склонный к долгим разговорам, Чугаев отвечал без охоты.
— Ну, расспрашивал… Я ему сказал, кто я. Секрет, что ли? Правда, удивился, что советский…
Отер рукавом пот со лба, улыбнулся:
— Старик так шпарил на своем английском, что я мало что разобрал…
— Ну-ка, пошли к нам! — вдруг решительно заявила Машенька. — Душ примете! А то видик у морячка! В море не пустят!
Уезжали около двух ночи. Дежурный к Машиным журналам и книгам добавил вытащенную из своего загашника пачку аэрофлотских новогодних буклетов, рекламных открыток, календарей — все пригодится в корабельном хозяйстве. Маша прибавила к старым библиотечным книгам десяток новых, только что полученных, — «морячкам они важнее».
— Это вам от нас новогодний подарок! — сказал дежурный, провожая ночных гостей до ворот. И, пожимая на прощание руку Гурьеву, добавил с легкой грустью: — Я ведь тоже моряком собирался стать. А вот так получилось в жизни — в другую сторону завело…
— У нас доля нелегкая. Сами видите! — сказал Гурьев.
— Знаю, капитан! И все-таки завидую вам. Завтра уходите в море!.. Это же и есть настоящая жизнь! А я вот здесь торчу…
Позавидовал парень! А ведь толком и не знает, какое у них дело. Судно старое, для работы и жизни неудобное, теснота, духота, вечная влажность, неотступная рыбная вонь, дрожание палубы, изнурительный грохот машины под ногами. Экипаж большой, а кроме Павла, поговорить Гурьеву можно всего лишь с двумя своими помощниками, двумя механиками да еще с рулевым Адемолой, капитанским любимцем. Остальные в команде английским не владеют, на местном Гурьев толковать не мастак, знает всего несколько фраз, нужных для делового общения в рейсе. А жаль, что не может потолковать по душам со своими матросами! Сочувствует он этим людям. За душой ни гроша, полуголодные, большими семьями обремененные и все же безмерно счастливые, что нашли хотя бы эту тяжелую малодоходную работу на траулере. Простодушны и неизменно жизнерадостны, как дети. Всегда готовы растянуть в улыбке свои толстые губы, махнуть приветственно рукой, пособить в чем-то. Но окрика, несправедливости, унижения никогда не простят. Гурьеву приятно сознавать, что у него с командой сложились товарищеские отношения. В море иначе и нельзя. Матросы видят в нем не только начальника-чужеземца, но и человека, хотя и строго спрашивающего в работе, но сочувствующего их доле и всегда готового хоть чем-то ее облегчить. Не только водит судно, как записано в контракте, но старается чему-то людей научить, поделиться моряцким опытом.