На небе творилось что-то невообразимое. Облака летели, как порванные ветром клочья парусов, звезды то увеличивались, приближаясь, то удалялись — словно кто-то огромный, с множеством горящих глаз решал вдруг присмотреться к Столице поближе, а потом терял интерес. Ветер менялся сотню раз за стражу. То холодало, то теплело. А, самое главное — луна Аллилат. Она стремительно становилась красной. Не нужно было ждать декаду или полторы, чтобы начались чудеса, сопровождающие праздник Фан. Судя по подрумяненной макушке красавицы-луны, хоть и не сменившей еще цвет целиком, чудес можно было ждать уже этой ночью.
И чудеса не замедлили явиться. Из-за забора Мема внезапно огрели по затылку, — кто, за что — неизвестно. Он повалился в сухую траву, и увидел звезды близко-близко.
* * *
По воротнику форменного кафтана, по шее и по затылку Мема бродили мягкие губы. Не руки, не рукава, а именно губы. Невдалеке бубнили голоса.
— Ну, будь здоров, — говорил один. — Вот, закусывай.
— Ох, крепкая, — одобрительно отвечал другой.
Мем лежал лицом в опилках. Чистых, к счастью, и сухих. Темнота вокруг пахла сеном и конским навозом. Мягкое движение возле затылка вдруг прекратилось, возникла требовательная пауза, и Мема зубами резко рванули за воротник. В голове слегка поплыло, потом прояснилось. Мысли Мема, потеряв былую глубину, перспективу и глобальность, выстроились в линию. Вернее, они еще продолжали плыть, но не так беспорядочно, как раньше. Водоворот событий превращался течение. Убили Мероя. Пытались убить монаха. Убили трактирщика. Хотели убить Мема?.. Убивают тех, кто связан с тыквой?..
В ноющий затылок воспоследовал горячий, великанский вздох.
— …запрягаю я его, значит, в другую телегу, — рассказывал первый голос шагах в двадцати отсюда, — надеваю шоры, затыкаю уши. Спокойно выходим на дорогу, и что ты думаешь? Как только за ворота — бьет задом и снова все ломает. Я за кнут, он башку нагнул и на меня как попрет. Вместе с тем, что от телеги осталось. Не хочет в упряжи работать, ни один, ни в паре, хоть убей. Покалечил бы я его, дурака, да вспомнил, сколько деньжищ за него плачено. Красавец конь. Я таких и не видел никогда… Вот, привезли с утра четыре новые оглобли и новое дышло. Если снова сломает, скажу хозяину, чтоб избавлялся от убоя. Как купил его, так пусть и продает. Видать, борейские кони не для наших телег…
Зубы опять взялись за ворот, но на этот раз Мем не позволил им продолжить. Он заворочался и попытался сесть. Удалось ему не сразу. Локти были стянуты веревкой за спиной, ноги у щиколоток. Лошадь, пихавшая его мордой, понюхала Мему ухо и коротко-презрительно фыркнула. В темноте Мем различал ее светлый храп и обросшие длинным белым волосом ноги; был бы его сосед вороным — нипочем не рассмотреть бы. А серого хоть плохо, но заметно. Прикасаясь щекой и плечом, Мем стал изучать пространство вокруг. Он сидел на полу внутри добротного каменного денника, одного из многих в большой конюшне. Под ним аккуратно постелен был его собственный плащ. Перед ним была закрытая снаружи дверь, до половины дощатая, доски вбиты в металлический каркас, выше досок решетка; стены по бокам из потертого кирпича; а за спиной — большая упряжная лошадь. Пожалуй, даже слишком большая. И слишком любопытная. Теплые губы снова потянулись к одежде и дернули за плечо. Потом Мема осчастливили, почесав между лопаток, и, наконец, погрызли за веревку, которой он был связан. Помощь, что называется, шла с той стороны, откуда не ждал никто. Мем был знаком с одной кобылой, мастерицей развязывать любой сложности узлы, которыми ее пытались присоединить к деревцу, забору или коновязи. Поэтому сейчас препятствовать не стал. Веревку потянули настойчивее. Потом задумчиво пожевали.