— И вы совершенно никого не подозреваете?
— Никого.
— А если в следующий раз вас и в самом деле убьют?
Монах оторвал глаза от четок, обвязывающих его ладонь, и посмотрел на инспектора долгим внимательным взглядом. Своими красивыми, глубокими и не по возрасту печальными и всепонимающими коровьими глазами. Вот это умение словно бы видеть собеседника насквозь, одним только взглядом заставляя его теряться и чувствовать себя не в своей тарелке, инспектора Нонора сильно раздражало. Под таким взглядом ему тут же вспоминались все самые неприятные эпизоды из собственной жизни, за которые инспектора по сей день ела совесть, хотя изменить уже ничего было нельзя: тот день, когда ему пришлось отвести к мяснику козу, верно кормившую его большую семью не один год; когда на Монетном он смертельно ранил четырнадцатилетнего мальчишку, вздумавшего защищаться от полицейской облавы кухонным ножом; когда он из-за мелочи поругался со старым другом, а того на следующий день зарезал пьяный арданец в Порту, — и прочая дрянь, рано или поздно нарастающая на любом человеке, как ракушки и водоросли нарастают на днище издалека плывущего корабля. А ведь все должно было происходить наоборот. Это следователю положено смотреть на букашку, усаженную перед ним на лавку для допроса, и своим внешним видом вынуждать того говорить правду и вспоминать все свои проступки и преступления. Что же вышло на деле? Второй раз за сегодня инспектор Нонор ни с того ни с сего засомневался в правильности того направления, которым идет его жизнь.
— Смерть — это вечная жизнь, господин инспектор, — тихо, но очень ясно проговорил Датар, словно подслушав мысли Нонора. — Разве вы об этом не слышали в проповедях? Вы же единобожец.
Нонор отвел взгляд первым. Желание загородиться от взгляда монаха листом бумаги или рукавом было глупым и детским, и перебороть его взрослому человеку не стоило серьезных усилий. Но все же оно появилось. К счастью, опору инспектор Нонор потерял лишь на мгновение, почти сразу нашелся и вернул разговор в нужное русло.
— Слышал. Хорошо. Допустим, смерть вам не страшна. Но есть вещи, которых вы боитесь. Например, боль. Возможность столкновения с ними вас не пугает?
— Пугает. Но что же я могу поделать? Только заставить себя не бояться.
— Или вынудить меня защищать вас.
— Я вас не вынуждаю. То, что я обратился к вам, должно было избавить меня всего лишь от претензий монастырского казначея. Все происшедшее сверх того — какая-то цепь нелепых случайностей.
— Или же наоборот — чья-то работа под неясную мне цель.