— В какие глаза? Можешь толком объяснить?
— Толком нельзя! Но вы точно все поймете, вы же такие умные! — И бывший преподаватель рванул к дверям ресторана, в водоворот странной свадьбы, которой давно пора было стать настоящей.
Приветствия, объятия родителей, крики, призывы присесть-выпить-поцеловаться-посмотреть подарки… Как только шум стал спадать, оркестр негромко заиграл вступление. В течение получаса свадьба Ануш и Георгия была похожа на другие свадьбы, хотя теперь уже никто этого не заметил.
Сев на свободное место и дернув большую виноградную кисть за ягоду, Стемнин ждал кульминации. После нее шансонье отбывал, вступал в свои права диджей и можно было уходить: оркестр играл только до конца французской части программы. Сразу после этого Стемнин договорился встретиться с Варей.
Стемнину казалось, что песни тянутся слишком долго и их слишком много. Со своего места он видел только Варину прическу и иногда взмывающий смычок. «Когда ты уже угомонишься, Арарат Наполеонович!» — с мукой смотрел он на великого певца, на его встрепанные брови и крупный, казавшийся накладным пунцовый нос. Обернувшись, Стемнин заметил Вартана Мартиросовича, который умильно глядел на шансонье и время от времени согласно кивал головой — то ли словам, то ли особенно трогательным нотам, то ли каким-то своим мыслям. Иногда Вартан Мартиросович поднимал глаза на дочь, иногда переглядывался с Аделью Самвеловной. Размякший Никогосов-отец, видимо, смаковал тот редчайший момент, когда все в жизни хорошо. Видя Вартана Мартиросовича, Стемнин и сам немного успокоился, словно мнение этого человека о сегодняшнем торжестве было главным и решающим.
Но вот маленький шансонье подошел к Ануш и Гоше, обнял их за плечи и заговорил. Из-за стола со вторым микрофоном поднялась переводчица в тяжелых очках и принялась переводить слова певца.
— Mes amis! Moi, j’ai été marié et plus d’une fois. Mais un mariage peut vous fair comprendre beaucoup plus que trois…
— Друзья мои! Я сам был женат, и не раз. — Переводчица вступила таким равнодушным тоном, что все посмотрели на нее с осуждением. — Однако вы можете узнать за один раз больше, чем за три. (За столами засмеялись.)
Он продолжал говорить. Гости благоговейно внимали непонятной французской речи, словно в самом благозвучии ее заключался высший смысл.
— …Иногда мне хотелось бы вернуться и получить один-единственный урок, но пролитое вино в бокал не соберешь. Вот что я хотел бы сказать вам — от себя, от ваших родителей, родственников и друзей…
На двух круглых экранах покатили, перетекая из одного в другой, старые фотографии, и волной побежала по лицам общая улыбка. Потом детские рисунки, страницы первых школьных тетрадей, замечания в школьных дневниках… Картинки становились все более новыми, а люди на них, наоборот, быстро взрослели.