Лес все ширился и ширился. Он закрывал горизонт и неуклонно, неудержимо продвигался вперед, по телам истекающих кровью, по телам уже мертвых. И это было войско царя, которое наступало, чтобы завладеть своей землей и утвердить свою власть на все грядущие времена. Все громче и громче отдавался в ушах зловещий, приглушенный гимн. Медленно, шаг за шагом, словно в похоронной процессии, между взмахами кадильниц, над тысячами и тысячами голов плыл гигантский штандарт. На его полотнище виднелось родословное древо царя, в окружении святых, а поверху, над изображением Святой Троицы, красовался царский лик.
Беглецы из шведского войска собрались вокруг носилок короля, в обозе, где их охраняли дворянское знамя и несколько других полков.
Нога у короля был перевязана, копоть худо-бедно стерта с лица, а сидел он в синем возке подле раненого полковника Хорда.
— Где камергер Адлерфельт? — спросил король, и окружение отвечало:
— Убит ядром как раз позади носилок Вашего Величества.
В это же мгновение мимо возка в хаотическом беспорядке проследовали поределые ряды даларского полка.
— Даларцы! — окликнул их король. — А где Сигерот, ваш полковник, где майор Свинхувуд… и где веселый Дракен, который так храбро сражался на редутах, что заслужил право командовать полком?
— Они все убиты.
— А где Маленький принц, и Пипер, и фельдмаршал?
Окружающие покачали головами и обменялись взглядами. Неужели следует выложить королю всю правду? Неужели стоит в этот день Страшного суда открыть ему всю меру его теперешнего одиночества? Да еще вдобавок рассказать, что Хедвиг-София, его возлюбленная сестра, вот уже полгода лежит в гробу… так и не погребенная?
Никто из них не мог взять на себя такую смелость.
— В плену, — отвечали они, помешкав.
— В плену? У московитов? Уж лучше бы тогда у турок. Вперед!
Он смертельно побледнел, но говорил спокойно, почти с торжеством в голосе и с неизменной улыбкой на устах.
Тронутый сединой солдат из даларского полка шепнул товарищам:
— С того дня под Нарвой, когда нами командовал Стен бок, я еще ни разу не видел его таким моложавым и радостным. Ей же ей, он воспринимает это как день победы.
Возок покатился, и впереди своего, смешавшегося, полного отчаяния, отступающего войска гордых оборванцев, бранящихся маркитанток, громко стонущих калек и охромевших лошадей двигался король шведов с развернутыми знаменами и бравурной музыкой, словно одержав свою величайшую победу.
Уже часа в два отзвучали последние залпы, после чего тишина опустилась на поле битвы, где живьем насаживали на кол последних казаков Мазепы и бесчисленных запорожцев. Дворы и мельницы выгорели дотла, деревья были расщеплены снарядами, а павшие герои лежали под слоем пепла и земли, все как один — с широко открытыми глазами, словно находясь уже в другом мире, они оглядывались па прошедшие годы и на тех, кто остался в живых. Несколько плененных пасторов и солдат рыскали по полю, отыскивая своих соотечественников, порой они выкапывали неглубокую могилу, над которой под покровом июньских сумерек тихо шептали погребальные слова на языке далекой родины. Затем могилу присыпали землей, чтобы порасти ей тростником и репеем, которые уже много столетий сухо шелестят под порывами степного ветра на заболоченной равнине, прозванной среди русских Шведским кладбищем.