Впервые народ воочию видит, прозябая на земле, погибающей от ползающих и летающих тварей, что низина как бы отделена от них и там царит хоть и рабство, но и покой на зависть другим, особенно воинам, которые только и ждут приказа наброситься на этот народец, как всегда виновный во всем, а пока счастливцы из тех, чьи части расположены у Нила, тоже сидят вместе с конями по шею в воде, сложив на берегу копья и луки, а менее удачливые, в дальних крепостцах и гарнизонах, чешутся денно и нощно, проклиная небо и землю, а порою, хоть и негромко, самого…
Неожиданно Яхмеса призывает к себе сановник повелителя и, раздуваясь, как жаба, от собственного самодовольства, в окружении опахальщиков передает ему указание повелителя — привести к нему Моисея и Аарона. Впервые, кажется, испугавшись, что они куда-то исчезли, а вши и мухи продолжают бесчинствовать, властитель страны Кемет призывает их сам. Или это еще один очередной каприз неутомимого интригана? Яхмес уже привык к этим внезапным отчуждениям и еще более внезапным сближениям, причем первые явно менее опасны, зато сердце обрывается, когда сладкая улыбка обнажает скрытый за обычным выражением крокодилий оскал.
Все эти годы Яхмес пытается отыскать корень припадков жестокости у правителя. Порой Яхмесу кажется, что этому выскочке сила власти непомерна, он как бы запаздывает, ковыляя за нею, старается ей угождать и потому внезапно становится кровожадным, и сравнительно спокойные периоды его правления явно без всяких причин сменяются гонениями, террором, казнями.
При всем при этом, обладая неограниченной властью, он, в общем-то, одинок, замкнут и особенно неловок и даже как-то пасует перед более умными и раскованными: отсюда, вероятно, его ненависть к мудрствующим, — и шествует знаком эпохи торжествующая посредственность, которая, быть может, сохранится в истории лишь благодаря тому, что вершилась на обочинах судеб таких личностей, как Итро, Месу-Моисей и Мернептах.
Так или иначе, невозможно угадать следующий шаг этого всевластного существа и угодить ему, хотя в этом деле нет изощренней Яхмеса, который в буквальном смысле отвечает за жизнь повелителя, ибо стоит за всем тем, что тот, отличающийся крокодильим обжорством, отправляет в рот.
И все же, будучи всегда начеку, Яхмес, в эти минуты сидящий в темном углу зала вместе со жрецами, в то время как властитель восседает на возвышении и свет факелов бьет в лицо стоящему в почтительном отдалении от него Моисею, с удивлением слышит слова, которые лишь один раз декламировало это существо, нагло и все же неуверенно взошедшее на престол после гибели Мернептаха, — слова из завещания прошлого властителя, Сети, выученные этим, вероятно, в те мгновения, когда он, страшась и колеблясь, видел себя восходящим на трон, слова высшего порядка, которые, к молчаливому удивлению жрецов, обращены пусть и к властвующему над какими-то низменными силами природы, но все же дикому пастуху: