Никогда ранее не было в нем такого напряжения мысли, как в это мучительное время пути к фараону, в конце которого с помощью брата он должен вновь прокричать как повторяющееся заклинание: «Так говорит Господь Бог евреев: отпусти народ мой…»
И затем добавить об очередной напасти, дремлющей в какой-либо щели пространства с постоянной готовностью мгновенного и страшного пробуждения, ощущая это пространство как чрево стихий, всегда готовое разродиться очередным наваждением.
Это пространство может пронзить внезапный инстинкт абсолютной ненасытности, пробуждающий прожорливость, которая в свою очередь рождает мириады тварей, единственный смысл существования которых — в пожирании.
Кровь? Та же вода, текущая энергией жизни в жилах пространства, но в ней растворена иная энергия — жизни животной. Потому вызывающе ярка и, вытекая из жил, вызывает мгновенно чувство смерти, пришедшей по твою душу.
Жабы? Еще одна, омерзительная, но все же — забава пространства: каждая капля воды может обернуться жабьими глазами, каждый комок грязи — разверзнуться скользко квакающей, жадной жабьей пастью.
Пространство всегда таит в себе неотступную ненависть к населяющим его, постоянно суетящимся существам, плоть которых столь слаба и податлива по сравнению с их непомерной гордыней и требованиями, и, когда эта ненависть развязывается, она выпрастывает из чрева стихий мириады вшей, мух, мошек, вгрызается в плоть язвами и нарывами.
И Моисей, внезапно осознавший себя рупором этих стихий, вопреки собственному, достаточно кроткому характеру и неодолимой тяге к высоким материям знает: остановиться уже нельзя, кары должны следовать одна за другой, и страшно, до удушья, не хватает времени — того, бесконечного, из пустыни — сосредоточиться, обдумать, короче — жить, а не суетиться.
Но уже никогда не вернуться к той жизни, ибо слишком несоразмерны требования Его с силами и свободой воли человеческой, даже его, Моисея.
Моисею казалось недостойным вести игру с фараоном на уровне магов и чародеев, но Он его обязывает, и Моисей уже втянут в игру.
Моисей знает, что никогда, с момента сотворения человека и после смерти его, Моисея, Он не причащал и не причастит душу человеческую к тайнам всех своих стихий, где так невероятно сливается низшее с высшим, никогда так долго и вплотную не будет пребывать рядом с земным существом, как в эти тяжкие дни пребывает рядом с Моисеем, но все же порой Он выматывает душу, подобно въедающемуся в печенки соседу.
В первые дни Моисея все время удивляло, что он еще жив. Когда же фараон в первый раз сам посылает за ними, Моисей внезапно, потрясенно, ощутимо понимает: пространство, которое сделало его своим рупором, неизмеримо мощнее всесильного повелителя, внезапно осознавшего, что небо, земля и то, что их связывает и разъединяет, принадлежат не ему.