А ведь речь-то о наказании.
Экзистенциальном наказании: когда совершаешь грех во благо и знаешь, что воздается тебе лишь за грех.
И не властность ли и неуравновешенность управляли им, доводя до приступов самомнения, а затем швыряя вниз, до сознания полного собственного ничтожества?
Действительно ли он кроток? Ведь в молодые годы полон был необузданности, гонял как безумный на колеснице, бросался от одной крайности к другой. Так что? Он изменил собственной природе?
И, отгоняя это наваждение, Моисей тотчас вспоминал самое страшное в своей жизни, и это чаще всего было убийство египтянина.
Спонтанный порыв, когда он в животной вспышке гнева убил человека, вызвал из глубин его существа истинную его испепеляющую сущность, выплеснул ее, опалив сухим пламенем щеки и лоб.
После убийства египтянина Моисей хорошо понимал, как легко отобрать жизнь у другого и как тяжело после этого жить. Мгновенная вспышка ненависти, гнева может уничтожить весь план жизни — и во имя кого? Того, кто тебя тут же предаст и продаст. И опять он думал о Нем: не гнал ли Он его из вертепа в холодную отрешенность пустыни — к Себе?
За всеми этими размышлениями проступала самонадеянность такой силы, что Моисей начинал заикаться про себя.
Это внутреннее косноязычие говорило о крайней степени скрытой в душе бури, об отсутствии равновесия.
Пройти такой путь всей жизни и не успокоиться?!
После бегства принес ему покой запах пастушества.
Теперь, после того как в последний раз отзвучал Его голос, обращенный к Моисею, и в установившемся вслед за этим безмолвии даже голоса людей казались неслышными, лишь кладбищенский запах мирта еще обозначал его живое присутствие.
1. Умерший или заново рожденный?
Он и представить себе не мог, что безымянность и отсутствие собеседника столь мучительны. Даже меджаи, эти чернокожие, губастые, со свирепым выражением лиц патрульные, выходцы из страны Куш, которые, несомненно, получили приказ, увидев любого подозрительного человека, стрелять в него из лука без предупреждения, вчера на раздорожье показались ему не столь страшными, не говоря уже о Яхмесе, при виде которого у него забилось сердце и сжало горло.
Он шел без передышки всю ночь и теперь лежит, зарывшись в травы и листья, пытаясь уснуть, ибо в эту ночь предстоит ему бросок через границу недалеко от крепости Чеку, силуэт которой колышется маревом вдалеке.
До этого места он добрался еще ночью, успел немного поспать, проснулся с первым светом дня от острого запаха гнилых листьев и влажной земли, который теперь, вероятно, навеки будет у него связан с переворотом всей жизни, как переворачивают лопатой пласт земли травой вниз, обрубая все корни. Запах падения, безымянности, исчезновения.