— Что-что? Бедняга Антуан! Ты краснеешь, как девушка. Последний раз ты так краснел, когда тебе было пятнадцать лет, и моя сестра Элизабет попыталась объясниться тебе в любви. Как, ты не помнишь этой душераздирающей сцены? Выходит, ты окончательно увяз. Я прав?
— Похоже на то, — смущенно пробормотал Рони-Шерье.
— И есть с чем поздравить?
Рони-Шерье, пряча глаза, улыбнулся.
— Я люблю ее.
— А она? — полюбопытствовал Орсини. — Она-то тебя любит?
— Она? Она — королева.
— И что с того? Она же женщина.
— Она ничем не возвышает меня над остальными.
— Неужели, Антуан? Ты идешь в кабинет королевы, не ждешь в приемной, где, кстати, кто-то не первый час ожидает аудиенции, и пытаешься убедить меня, что терпишь любовную неудачу?
— Королева относится ко мне дружески, и только. Так, как и к другим, не лучше, — запротестовал Антуан.
— Эх, Антуан, вижу по твоим глазам, что королева не мраморная статуя. Впрочем… Ты прав, она — королева, от нее можно ожидать всякого. Лучше я пойду, не то если ее величество узнает, что я задержал ее любимца, меня уж точно повесят. Прощай!
Поднявшись по крутым ступеням на третий этаж гостиницы, в которой он остановился, Орсини толкнул дверь из потемневшего от времени дерева, и вошел в свою тесную комнатку. Улыбка, расцветшая на его некрасивом худом лице после встречи с Антуаном, медленно сползла, уступая место выражению горечи и отчаяния. Он бросился ничком на жесткую койку. Что теперь? Он уныло пересчитал монеты в кармане. Тридцать су. Если сегодня никуда не выходить, хватит на то, что бы завтра пообедать. А за комнату заплачено только до завтра, потом его выкинут на улицу. Как ему жить дальше, на что? Куда ему податься? Кто захочет взять его к себе без рекомендаций, без связей? Никто. Там, в Этьенне, он всегда заработал бы себе на кусок хлеба. Пусть не головой. Пусть нанялся бы на поденную работу, как бывало раньше. Или можно попытаться поискать место гувернера в какой-нибудь небогатой семье. Не в столице, конечно. А у какого-нибудь деревенского помещика. Но чтобы явиться просить места, нужно хотя бы выглядеть прилично, а последний костюм уже протирается на локтях. Он устало прикрыл глаза. Только не возвращаться домой. Только не домой. Он умрет от стыда, если вернется к ним так. А мать и сестра сживут его со свету. Мадлен осталась без приданого, семья в бедности… Что будет, если после всех этих лет в дорогом коллеже он вернется ни с чем, без денег и без будущего? Он сжал зубы, напоминая себе, что, в конце концов, это были его деньги, завещанные ему, а не Мадлен, и нечего себя корить. Это и было бы справедливо, твердил внутренний голос, если бы он достиг чего-то. А он выучился, проработал три месяца у полного ничтожества и остался на улице. Его поход во дворец был скорее жестом отчаяния, чем наглостью. Он не надеялся на милость. Слишком явным было презрение в глазах королевы. Она вообще не видела в нем человека. Она видела перед собой зарвавшегося нищего провинциала. Он горько улыбнулся своим мыслям. Ранним утром следующего дня он вышел из дома в холщовых брюках и потертой безрукавке, и уже к вечеру он носил тяжелые мешки с песком вместе с другими рабочими, строившими отель д’Арден.