это был перебор даже для нее. Она не переставала фыркать, даже когда нюхала, так что пришлось обратить ее внимание на то, что «это же кокс, детка» и что он на дереве не растет. Если бы могла, она бы всех их повесила на этом самом дереве. Очень быстро она тотально улетела и, цепляясь то за одного, то за другого, с трудом заковыляла в сторону ванной. Она успела раньше меня, а у меня алкоголь переместился из головы в мочевой пузырь, и мне не оставалось ничего другого как переминаться с ноги на ногу перед дверью ванной и молить Бога, чтобы она вышла как можно скорее. Она вышла на удивление быстро. На ногах продержалась до первого дивана и заснула еще до того, как на него рухнула. Я глубоко вдохнул воздух, голубоватый от дыма, и шагнул в ванную, весь сжавшись. Молниеносным движением расстегнул ширинку, вытащил искомое и выпустил первую струю прямо на сидение и плитки. Я даже не закрыл дверь. Последовала вторая струя, на этот раз я попал в унитаз. Найдя траекторию, я с блаженством продолжил отливать. Потом нажал ручку сливного бачка и тут увидел
огромную какашку, которая застряла в горловине унитаза. Как здоровенный трехконечный крючок для ловли очень крупной рыбы в канализации. Вода ничего не могла ей сделать — ни сдвинуть с места, ни, тем более, расчленить на куски. Нагнувшись, я внимательно рассмотрел ее. В длину она была, должно быть, сантиметров тридцать. Ничего подобного я никогда в жизни не видел. Ну и ну, какая же должна быть дырка в жопе у этой вампирки, подумал я, удивленный и даже ошеломленный, не снимая руки с ручки бачка. Какашка наблюдала за мной очень, очень спокойно, она не воняла и была гладкой как пивная бутылка. Что же эта девушка сделала с собой, что высрала такое чудо? «Эй, люди!», закричал я, «Идите сюда, смотрите!». Один за другим, вся компания собралась в ванной и уставилась на этого питона из говна. Все недоумевали, как ей это удалось. Это было ее величайшим произведением. Третья вампирка предложила: «Давайте ее выебем», но победил коллективный скепсис. «Теперь уже поздно». Мы несколько раз спускали воду, пытались лить из шланга с душем, открутив кран до максимального напора. Бестолку. Говно победило. Мы чувствовали грусть и усталость. Больше ничего нельзя было сделать. Вечеринка закончилась.
* * *
Я нализался, обкурился, от скуки нажрался, смешал все, что можно. Одному Богу известно, чем я себя пичкал в тот вечер. А потом вырубился. Обрыв пленки. Блэкаут[19] поджидал меня на старом месте. Мой безымянный Ангел Хранитель дал мне ногой под зад, и я снова был в дороге. Фильм прерывался по мере моего передвижения, каждый раз, когда я останавливался блевануть, ко мне ненадолго возвращалось сознание. Я шагал, согнувшись пополам, в положении молящегося, пересчитывал бордюрные камни, спотыкался, падал, стараясь упасть вперед, потому что живот не так уязвим, как позвоночник, ощупывал ободранные колени, кровь через брюки не просачивалась, обливался потом в пыли, а пыль была колкой как шлак. Ладони, локти, нос, лоб, подбородок — я чувствовал их только тогда, когда падал и нащупывал новую ссадину, новый порез, новую рану. Я был слишком не в себе, чтобы чувствовать боль. Чувствовал только мурашки, которые блуждали по моему телу. И головокружение, я прямо слышал, как крутится все у меня в мозгу. Я пробирался дальше и дальше через отвратительный утренний свет, этот скупой свет больного солнца падал на меня и только на меня. Я не смел глянуть наверх, знал, что вместо неба увижу драную грязную занавеску, за которой проглядывают какие-то дорогие мне, знакомые люди. Проклятье, я даже знаю, что они мне скажут: «Долго ж тебя не было, Хобо». Я рыскал взглядом вокруг себя, глаза вылезали из орбит и снова возвращались в глазницы. Нигде ни одного газона, скамейки или хотя бы припаркованного автомобиля, под который я мог бы залечь, спрятанный и защищенный, один на один со своим бредом, тошнотой, предательством. За мной оставались ошметки содранной кожи. Это хорошо, пронеслось вдруг в моей голове, где все было взболтано, ведь если я потеряюсь, по этим