— Мало того что она наставила мне рога, — продолжал он, — так еще этот мерзавец не захотел от нее отказываться. Он сказал мне в достаточно определенных терминах, что я был не мужем, а сплошным разочарованием и что я недостоин ее. Еще он сказал, что Кристина поклялась ему в верности и они намерены бежать. Честно признаюсь тебе, что получил огромное удовольствие, когда избил его до полусмерти, прежде чем он успел выскочить из моего дома. Но Кристина… она даже не извинилась, что изменила мне. Напротив, она, кажется, даже обрадовалась, что ее связь вышла наружу. Мне следовало развестись с ней, но я не мог заставить себя сделать это. Я любил ее.
Несколько недель спустя она сказала мне, что беременна. Я не знал, что и думать. И она не могла сказать мне ничего определенного относительно того, чей это ребенок. Но она хотела сохранить семью… я тоже этого хотел. Она помирилась со мной и обещала быть верной. Я со своей стороны поклялся сделать ее счастливой. Мы договорились, что между нами не будет близости, пока мы не станем доверять друг другу.
Но этот человек не собирался с ней расставаться. То слал ей подарки, то писал злые, язвительные письма. Если бы она рассказала мне тогда об этом, я бы смог ее защитить. Но она скрывала от меня правду.
Спустя четыре дня после рождения Эрика ей доставили шоколад и пирожные. Записка с пожеланиями счастья не имела подписи. Она, должно быть, решила, что это прислал кто‑то из наших друзей или моих доброжелательных клиентов. Никто из нас не мог себе представить, что это посылка от него. Я нашел ее в постели, ее язык…
Лицо Коналла исказилось от боли, и голос оборвался.
Шона приподнялась на колени и, прильнув к нему всем телом, обняла за подрагивающие плечи. Хотя, наверно, этот жест не мог принести ему облегчения, потому что его боль шла изнутри, а не снаружи.
— Прости. Мне не следовало взваливать на тебя бремя этой правды, — сказал он.
— Напротив.
Шона готова была на все, лишь бы защитить Коналла. Никогда еще не испытывала она столь сильного инстинкта встать на защиту, как теперь. И могла сделать все, лишь бы он перестал страдать.
— Мы друзья. Ты должен делиться со мной своими печалями. Я пойму.
— Нет, — возразил он, вытирая ладонью глаза. — Я чувствую себя полным идиотом.
Она обняла его мокрое лицо.
— Послушай меня, Коналл Макьюэн. Печаль… она как разбитый стакан. Ее нельзя держать внутри, иначе она будет ранить тебя снова и снова. От нее нужно освободиться. Лучше с кем‑то, кто знает, что делать со всеми этими осколками.
В его покрасневших глазах все еще стояли слезы.