Мне поручалось понаблюдать за ним на предмет возможной вербовки.
Коба обычно уезжал на юг тотчас после 7 ноября.
День 7 ноября – годовщина Великой Октябрьской Революции – был черным днем гибели Надежды. Так она ему отомстила – навсегда отравила главный праздник страны. Но 7 ноября он должен был появляться на Мавзолее во время парада. В стране, где все являлось секретом, Мавзолей оставался главной и единственной свободной политической газетой.
В праздничные дни население буквально впивалось глазами в фотографию Мавзолея на первой странице всех газет. Люди анализировали, как стоят на Мавзолее сподвижники Кобы. Если сподвижник занимал свое привычное место, это означало, что с ним ничего не переменилось. Если сподвижник вдруг оказывался рядом с Кобой, все понимали – взлет, если он вдруг исчезал с Мавзолея – трудящимся не приходилось гадать, что с ним произошло.
После великого праздника поезд обычно увозил Кобу на юг. Движение пассажирских поездов на Кавказ тогда прекращалось. Одинокий состав Кобы буквально летел через страну.
В тот год Коба отдыхал на даче, которую построил для него расстрелянный Лакоба на высокогорном озере Рица. Эту дачу (официально она принадлежала государству) Коба очень любил.
Стояла наша божественная южная осень. На дороге, естественно, никого. Как только кто-то ехал к нему, движение по шоссе останавливалось.
Меня везли на Рицу, как всегда, на бешеной скорости. На переднем сиденье – начальник его охраны Власик, на заднем – я.
В это время я много работал в Лондоне. Так что встречаться с англичанином в качестве друга Кобы было абсолютно непрофессионально. Но люди из высших эшелонов власти Англии были нам очень нужны. Потому мне пришлось хорошо поработать над собой, и с седой бородой, в парике с длинными седыми волосами, в черной блузе я стал похож на старого художника с Монмартра.
Англичанина, члена Парламента, вместе с молодым переводчиком из МИД везли за нами в другой машине.
Я привык ездить к Кобе и не обращал внимания, как, удало вписываясь в серпантин, мы неслись на бешеной скорости. Все ближе были освещенные солнцем вершины гор. Наша дикая, пышная красота! И вот она – показалась дача.
Помню, когда приехавшие вышли из машины, и гость и переводчик были одинаково бледны – натерпелись страху.
Коба встретил нас в белом полотняном костюме и белой фуражке (любой ветерок теперь, увы, поднимал поредевшие волосы, обнажал лысину).
Вынесли на улицу бильярд, Коба предложил гостю сыграть партию.
Он бил жестко, почти не целясь. Англичанин проиграл.
– Я редко принимаю гостей, – сказал Коба. – Привычку к одиночеству приобрел в тюрьме, в одиночной камере… Вот и Фудзи там тоже сидел, – добавил он, представляя меня, – он друг моей юности. Тоже одинок, хотя женат. Мы, революционеры, как правило, одинокие люди. Наша семья – народ, наша истинная жена – Революция.