У путешественника было свое мнение насчет новой работенки Геркулеса. Он подозревал, что микенский царь просил украсть для него отнюдь не яблоки. Путешественник стоял на своем и отчаянно спорил со всеми, кто осмеливался отрицать, что то были совсем не яблоки, а апельсины. Танжерские апельсины — лучшего качества, чем китайские, малявка. И Луисардо продолжает рассказывать о том, как путешественник, хромая, бредет по улицам, считая себя в безопасности, думая, что труп со шрамом сейчас мирно колышется среди колючей морской растительности, а трансвестишку задержала полиция. Но ничуть не бывало, малявка, пока путешественник думает, что он в безопасности, охотники идут по следу, и они близко.
Луисардо рассказал мне, как удалось спастись типу со шрамом. В конце концов его спутник, трансвестишка, перетерпев боль, швырнул ему спасательный круг из тех, что валяются по всему порту. Путешественник, которому все это неведомо, хромая, бредет по улочкам, которых не знает, но которые боготворит, прожив на них столько жизней, ведь кровь романических персонажей ядовитей, чем сама память, малявка. И путешественнику кажется, что он видит на этих улицах Хуаниту Нарбони, исступленно мучающуюся болью существования, Теннесси Уильямса в поисках звезд и баров, Пола Боулза и даже себя самого с засунутой в карман рукой, сжимающей драгоценное и волшебное сокровище. Улицы эти точь-в-точь такие же, как наши, пахучие и узкие, коричного цвета и бичуемые точно таким же ветром, который вызывает у человека греховный зуд, говорит Луисардо с такой уверенностью, как будто каждый день самолично разгуливает по ним. На стенах соперничают друг с другом мошеннические вывески, и зазывно кричащие торговцы продают свой обрезанный товар тому, кто даст лучшую цену, — музыка любви и торговли, которая оглушает путешественника на каждом углу. Часть жителей ходит босиком, остальные — в бабушах с загнутыми вверх носами. Все они под легким кайфом, надышавшись клея в пластиковых пакетах. Они похожи на скорпионов, малявка. Тело каждого из них снабжено жалом, всегда готовым ко греху. И они предлагают свои услуги путешественнику. Влажные стены в моче, воздух понурился от дождя, но сколько же в нем истомы запретных благоуханий. Путешественник идет дальше не останавливаясь. Временами в нос ему ударяет запах лука и жасмина, манной крупы, мяты и резкий аромат свежего сыра, завернутого в пальмовые листья. Пахнет селитрой и свежезажаренным барашком. И ментолом. И опасностью, малявка.
Ветер несет ему навстречу лотерейные билеты, курительную бумагу и старые газеты, некоторые перелетели с другого берега и путаются под ногами у путешественника. Если бы он остановился почитать их, то узнал бы, что Рикина уже мертва. Но путешественник не останавливается почитать газеты, какое там, и продолжает идти вперед по открывающимся его взору пестрым подмосткам, которые словно только что сошли с какой-то старой картины. Кажется, что течение времени не коснулось этого уголка карты. До путешественника долетают долгие гудки пароходов в порту, который с каждой минутой становится все дальше. Слышны также звон колокольчиков и бубенцов, взрывы смеха и дробь военных барабанов, блеяние любви и бубнов. Но над всем этим плывет предостерегающая мелодия черного пианино, больно отдающаяся у него в ушах. Тогда он оборачивается и видит их.