Поручик переглянулся с рабочим и деловито поинтересовался:
– Много врага?
– Несметные тыщи!
– Не врёте? Что ещё известно?
Люди стали наперебой отвечать, шумя, как стая птиц по весне. Савелий Игнатьевич разобрал только слова «безбожники» и «грабят».
Мякишев, наклонившись к рабочему, озабоченно сказал:
– Плохо дело. Грабят уже по всему городу.
– Невозможно, – растерялся тот.
– Не знаю, – хмуро ответил поручик. – Похоже, анархисты, или кто-то ещё, взял верх над вашими. Здешние люди странно себя ведут, но другого объяснения я не вижу.
Взгляд Савелия Игнатьевича упал на охапки дров.
– Скажите, Мякишев… А что они говорили насчёт «огненного крещения»?
Поручик уставился на него.
– А вы не поняли, да?.. Да о самосожжении речь! Как у раскольников. О церкви ведь не говорят в народе – сгорела. Говорят: «вознеслась». А раз так, то и те, кто в ней, по идее, тоже…
– Жуть какая. Это надо остановить, – сказал Савелий Игнатьевич, решительно делая шаг.
Мякишев удержал его за локоть и покачал головой.
– Эй, Савелий Игнатьевич… Вы хотите осчастливить этих людей, а совсем их не знаете и не понимаете… Вот о чём, по-вашему, разговаривают те двое?
Он указал на бородатых мужиков в кафтанах, судя по лицам – отца и сына, тихо шептавшихся в углу.
– Не знаю. – Рабочий пожал плечами. – Наверное, о том, как лучше дать отпор врагу.
– Ага, как же! О свинце они говорят, поняли вы?
– О каком свинце?
Мякишев, пригладив усы, усмехнулся.
– О государственном. Который, по их словам, власти затопили в Красном пруду. И вот они думают, как бы под шумок этот свинец поднять и к рукам прибрать.
– Зачем? – не понял рабочий.
Поручик поморщился.
– Кто его знает, зачем. Может быть, крышу крыть. А может быть, продать тому, кто дороже даст. Они, между прочим, всерьёз обсуждали, сколько за пуд даст этот самый страшный «враг». А вы – общество взаимопомощи и братства… Либэртэ, эгалитэ, фратэрнитэ[11]. Мечтатели и утописты, леший вас дери. Как вы думаете изменить человека, исправить его шкурную природу?! Это никому не под силу.
– Ну нет уж, – решительно возразил Савелий Игнатьевич. – Это всё от тьмы и несознательности. Надо будет – и куркулей перевоспитаем. Откроем школы, библиотеки. Кино правильное снимем. Человек должен тянуться выше.
Савелий Игнатьевич, помедлив, пытливо оглядел Мякишева:
– Вот вы, скажите, когда-нибудь слышали про калужца Циолковского? Он вообще считает, что человек может взлететь на небо… Представляете? Где уж тут место богу?
– Это не нам решать, – перебил его Мякишев. – Я тоже читал. С ракетами – это когда ещё будет… А нам сейчас надо выяснить, что происходит в городе.