«Пора, – решил он, спускаясь. – И так уже две кожи сошло» – и стал швырять вещи в сумку. Ветку засохшей лаванды он положил у порога, как оберег.
В поселке у рынка он заглянул в салоны двух такси и выбрал то, где увидел лежащую на бардачке пачку «Честерфилда».
– Что так рано? – спросил водитель. – Только все съезжаются.
– Работа, – сказал Андрей. – Работа.
– Ну да, – согласился тот и потянулся к сигаретам.
Выехали из поселка и покатили по дороге, обсаженной с двух сторон разросшимися акациями. За ними в солнечном золоте пшеницы пестрели красные маки. Водитель покрутил ручку приемника. «Если женщина разлю-юбит, я грустить недолго бу-уду, закурю я сигаре-ету и о ней я позабу-уду» – уверял хриплый и не очень-то счастливый мужской голос из каких-то мохеровых лет.
– Вы как к курящим женщинам относитесь? – неожиданно для самого себя спросил Андрей у водителя.
– Не-а, – безапелляционно протянул водитель, – когда баба курит, это не для меня. Сам вот курю, – он продемонстрировал Андрею дымящуюся сигарету, – но когда баба курит… – Он помотал головой. – Тут у меня строго. Я сразу так: куришь – до зобачення.
Андрею было грустно. Он смотрел, как мелькают акации, смотрел за тем, как дым водительской сигареты вьется в салоне, а потом, добравшись до открытого окна, рассеивается в прозрачном воздухе, и хотелось ему, как тургеневскому персонажу, повторять и повторять: «Все дым». Потом заметил у себя на плече крохотный побуревший цветочек дрока и подумал: «Даже дрок».
– Ну, хорошо, – сказал он. – Вот вы к ним – никак. А они к вам? Вот если, к примеру, она не курит, а вы курите. Вы-то ведь курите? – Ну так и что? – удивился водитель, но было видно, что такой вопрос поставил его в тупик. Левой рукой он снова потянулся к пачке, вытянул новую сигарету и прикурил, чуть склонив голову к огоньку зажигалки и не отрывая глаз от дороги. Немного еще подумал и уклончиво сказал: – Кто их разберет?.. Они, брат, по-другому устроены… У них принципы.
2005
Поезд сбавил ход и подошел еще к какой-то станции. Конечно, станция была не какой-то, а имела название, но Евгения Станиславовна упустила ее салатовое здание с высокими арочными окнами, медленно проплывшее в припылившемся окне. Шло к вечеру. На площади стояли несколько старых легковых автомобилей и разношенный автобус «ПАЗ». Невысокие облетевшие липы отделяли от нее ряд одноэтажных жилых домов, крытых серым шифером. Евгения Станиславовна ехала в Туапсе навестить сестру. Вот уже девять лет она не ездила никуда дальше дачи в Голицино и теперь могла воочию убедиться, как быстро и необратимо опускалась страна. Поражала какая-то общая неопрятность и транспорта, и строений, и прежде всего людей. Но в общей довольно серой и унылой массе, как в породе, фальшивым золотом сверкали редкие одиночки. Словно у всех отнималось, а давалось этим немногим, и уже они одни сочились довольством и сверкали чистотой. Таким был ее сосед по купе. Это был упитанный средних лет мужчина, листавший без стеснения такие газеты, которые Евгения Станиславовна погнушалась бы просто взять в руки.