«Но тогда, – подумал Гебдомерос, – что означает этот сон со сражением на берегу моря, с вытащенными на пляж пирогами и в спешке вырытыми в песке траншеями, крошечными госпиталями, с кокетливо разместившимися где-то наверху больничками, где даже зебр, бедных раненых зебр немедленно окружают заботой и любовью, лечат, перевязывают им раны, накладывают швы, где их латают, ставят на ноги и обновляют. А что, если жизнь – всего лишь безграничный вымысел? Что, если она всего лишь ускользающий сон? Не что иное, как эхо таинственных импульсов, пробивающихся сквозь скалистую гору, чей противоположный склон никому не виден, а лес, расположенный на ее вершине, ночью превращается в черную массу неопределенной формы и стонет, словно закованный в цепи гигант безнадежно вздыхает под необъятными просторами усыпанного звездами неба». Так рассуждал про себя Гебдомерос, а тем временем на большой город вновь опустилась ночь. Рядом проходили какие-то люди; они продвигались бесконечной чередой, будто были прикреплены к приводимому в движение вечным двигателем помосту. Эти люди смотрели на него, его не видя, и видели его, на него не глядя; все они были на одно лицо; время от времени кто-то из них отделялся от невидимого помоста, чтобы задержаться у витрины с драгоценностями. Саттео, Luxus, Irradio – таковы были звучные имена тех бриллиантов, что некогда украшали короны монархов, убитых лунной ночью в собственных дворцах, скрытых в глубине темных парков. Ныне эти бесценные камни метали во все стороны свои переливающиеся лучи-стрелы, образуя то радугу, то северное сияние в миниатюре; помещенные на небольших кубообразных цоколях, обтянутых красным бархатом, они сверкали в центре витрины; так в небе тихой летней ночью сияют звезды, которые на своем веку видели и войны, и катаклизмы, и прочие разрушительные бедствия для созданного человеком мира. Временами хищная рука с пальцами, похожими на острые когти старого черного грифа, решительно проходилась по тяжелым драпировкам, на фоне которых при свете дня разыгрывался этот маленький непристойный спектакль; и роскошь, лицемерно маскируя сладострастие, бесстыдно выставляла напоказ свой губительный блеск.
В ту пору людские волнения вспыхивали столь внезапно и часто, будто молнии в раскаленном солнцем августовском небе. Полные решимости свирепые люди под предводительством какого-нибудь гиганта с бородой античного бога при помощи катапульты метали в бронированные двери огромных гостиниц притащенные с верфи бревна. Самые осторожные заботились о своей безопасности, другие погибали в первых же атаках – именно те, кто не верил в пользу мятежа и говорил, что это ненасытные банкиры распространяют слухи о падении курса ценных бумаг, чтобы затем сыграть на повышение. Как всегда, находились и те, кто завершал свои оптимистические рассуждения неизменным заигрыванием: