Я всматриваюсь до рези в глазах — не может быть! Откуда взялись на околышках эти знаки?
— Федор, ты видишь — «Эдельвейс»?
— Считай пока машины.
— Считаю… Двенадцать! Федор, откуда взялась здесь егерская дивизия «Эдельвейс»?
— Надо думать, — сказал медленно Федор, — после разгрома дивизии в Крыму она наскоро переформирована и брошена на этот участок фронта…
«Эдельвейс» — подумать, какое название для горнострелковой дивизии. Название гордого и поэтического цветка. Говорят, он цветет очень редко. А может, его просто редко видят? Эдельвейсы растут высоко в горах, покрытых вечными снегами.
Весь день мы пролежали в рощице над обрывом. И весь день в сторону фронта двигались машины с солдатами в свежем обмундировании. Значит, — после переформирования частей. Стягивают все подразделения. Фронт подошел к румынской границе… Румынию они, конечно, не хотят отдавать.
Солнце уже клонилось к западу. Начало седьмого.
— Пошли, — сказал Федор, поднимаясь. — Пора.
Где-то рядом, если мы правильно приземлились, село Ивановка. Мы сделаем вид, что только-только сошли с попутной машины. Мы прошли километра два в сторону, противоположную фронту. Вдруг почти отвесный спуск вниз, в самый центр села. Сердце у меня испуганно забилось, когда тропинка привела нас в большой двор, полный немецких солдат. Я скосила глаза на Федора, — как всегда, он спокоен, угрюмоват.
Двор молчаливо рассматривал нас, двух пришельцев. Чтобы как-то разрядить обстановку, я попросила:
— Битте тринкен.
Один из солдат принес кружку с холодным суррогатным кофе. Пить не хотелось, но делать нечего — выпила. Вернула кружку.
— Данке.
— Пожалуйста…
Холодок пробежал по спине — власовцы? Пожалуй, это хуже, чем просто немцы.
Оказывается, мы попали во двор немецкой комендатуры. В открытом окне дома показалась офицерская фуражка. Офицер поманил нас пальцем. У меня отяжелели ноги. А Федор оглянулся, словно проверяя, нас ли именно зовет немецкий офицер или кого другого. Потом кивнул, взял меня за локоть, и мы пошли к дому.
Офицер на сносном русском языке попросил предъявить документы.
Федор, как всегда, медленно и обстоятельно расстегнул пиджак, полез во внутренний карман, достал завернутый в бумагу сверточек, развернул, еще обтер об себя невидимую пыль с паспортов и, наконец, протянул их немцу.
Немецкий офицер неторопливо рассматривал наши паспорта — фотографии, печати, фамилии, штампы прописки. Листал странички, проверяя, видимо, идентичность записей мест прописки.
Я смотрела на немца во все глаза. Старалась угадать, чем это может кончиться. То ли луч заходящего солнца так упал, то ли офицер так повернул голову — я вдруг отчетливо увидела у него под носом большую волосатую родинку. Стало смешно и легко. Кажется, я рассмеялась, немец поднял глаза, джентльменски поклонился, он по-своему понял мой смех. Черт с ним! Главное — он тут же возвратил Федору паспорта.