– Уж это как есть!.. Это вы правильно, сударь, рассудить изволили.
– А? Правильно? – вдруг оживился Аристарх Алексеич и даже взор свой устремил в сторону мужика.
– Чего справедливей! – подхватил мужик, – при господах, аль ноне… Тогда житье было, прямо надо сказать – рай.
– А? Рай? – все более и более оживлялся «барин Листарка». – А теперь мучицы, а?
– Знамо, уж времена пришли… Ноне ему в пору щелоком брюхо полоскать, мужику-то… Ноне он бесперечь без хлеба сидит…
– Без хлеба!.. – радостно воскликнул барин.
– Еще как без хлеба-то! – наставительно протянул мужичок. – По нонешним временам, прямо надо сказать – издыхать мужику: нет-те у мужика ни земли, ни покосу, ни скотины, чтоб…
– А? Ничего нет! – злорадствовал Аристарх Алексеич.
– Ноне у мужика одна нажива – вошь да недоимка…
– Недоимка? А?.. Ну, а прежде, прежде?
– Господи ты боже мой! Как равнять прежние времена… Тогда мне что, тогда я на барщину сходил, по домашности по своей управился что нужно, барину сделал угожденье какое да и завалился к бабе на полати. Только мне и делов!.
– На полати! Ну, а теперь как, а?
Мужичок безнадежно махнул рукой и засмеялся.
– Вчистyю ребятишки перевелись! – воскликнул он.
Арина принесла трубку и снова подперла своим телом притолку. Аристарх Алексеич некоторое время пыхтел молча.
– Так перевелись, говоришь? – наконец спросил он.
– В отделку застряли! – отвечал мужичок.
– Хм… Так мука есть, Арина?
– Как не быть муке, батюшка-барин.
– И для барского стола хватит?
– Хватит, батюшка-барин, за глаза хватит для барского стола.
– Но, а если я вздумал бы дать кому, то как, а?
– И дать ежели надумаетесь, то хватит.
– Хм… Сколько, Власий, тебе муки? – обратился он к мужику.
– Пять пудиков бы мне, сударь… Уж сделайте такую милость.
– Да. Так пять пудиков тебе? Ну, а как прежде, при господах – как, а?
– Где же, сударь!.. Прогневили мы господа бога – это прямо надо сказать…
– А? Прогневили, говоришь?..
Листарка помолчал.
– Ну, дай ему, Арина, – наконец приказал он.
Арина моментально исчезла. Исчез и Власий.
– Вот! – поучительно заметил мне Листарка.
Я промолчал. В молчании прошло с добрых полчаса. Косматые облака стали мало-помалу расползаться, уступая место чистой и веселой синеве. Горячие солнечные лучи обильным потоком брызнули на поля и затрепетали на них сияющими волнами. Воздух был густ и мягок. Над горизонтом узкою лентой стояла какая-то беловатая, тусклая мгла. Дали были окутаны голубоватой дымкою. Парило.
В кустах сирени, точно ножницы в проворных руках артиста-парикмахера, стрекотала какая-то птичка. Соловей умолк; одна горлинка с иволгой наперерыв оглашали садик своими меланхолическими голосами. Лошадь моя, опустив уши, задумчиво поникла мордою и только изредка выходила из этой задумчивости, чтоб отмахнуться хвостом от назойливых, хотя и чрезвычайно маленьких мошек. Седая собака переменила свою наблюдательную позу и в сладком забытьи дремала, важно развалив брюхо. Шершавый щенчишка сидел около дрожек, глядел на колесо и смачно облизывался. Где-то гудели пчелы.