— Найди оба эти слова, — сказал мне г-н Жан Батист. — Лучше всего запоминаешь то, что дается не без труда.
Я нашел объяснение обоих слов.
— О господин Друэ, — сокрушенно заметил я, — какой же я невежда и как много должен узнать! Если бы вы были столь добры… — замялся я.
— Говори, — приказал Друэ.
— … одолжить мне эту книгу. Но вы никогда этого не сделаете.
— Почему же?
— Потому что она вам самому очень нужна.
— Я пользуюсь ей не чаще раза в год.
— Неужели вы знаете все, что в ней написано?
— Нет, не все, но многое из того, о чем трактует словарь.
— Вы такой образованный, господин Жан Батист.
— Ты ошибаешься, Рене, я невежда.
— О, хотел бы я быть таким невеждой, как вы!
— Тебе стоит лишь захотеть, Рене, и за два года ты узнаешь все, что знаю я, и даже больше.
— Господин Друэ, вы знаете латынь?
— Немного… А почему ты спрашиваешь?
— Потому, что на странице сто сорок восьмой есть две строчки латинских стихов, если я, конечно, не ошибаюсь, но я их не понимаю, и это меня очень огорчает.
Друэ взял книгу и сказал:
— В самом деле, это строчки из сатиры Ювенала:
Luctantur paucae; comedunt coliphia paucae
Vos lanam trahitis, calathisque peracta refertis vellera…
[2]— И что это значит? — спросил я.
— А значит вот что, — ответил Друэ и перевел:
Женщины редки атлеты, рубцами питаются редко;
Вы же прядете шерсть, наполняя мотками корзины…
Я опустил руки, в отчаянии поникнув головой.
— В чем дело? — спросил Друэ. — Что с тобой?
— Дело в том, что я сдаюсь, господин Друэ.
— Почему?
— Потому, что начиная с самого утра со мной говорят на непонятном языке не только книги, но даже вы сами.
— При чем тут я?
— При том! В переводе, что вы столь любезно для меня сделали, опять есть слово, которое я сегодня слышу впервые, а значит, тоже не понимаю…
— Какое?
— Вы сказали «женщины редки атлеты». А что такое «атлет»?
— Посмотри в словаре.
— Но ведь словарь не всегда будет у меня под рукой.
— Всегда, я дарю его тебе.
Я с изумлением взглянул на господина Друэ:
— Вы отдаете мне ваш словарь?
— Несомненно.
— И я смогу найти в нем все незнакомые слова?
— Друг мой, нет на свете словаря, где содержатся все слова, — улыбнулся Друэ. — Но этот все-таки один из самых полных. Возьми его, забирай с собой, он принадлежит тебе.
— Ах, господин Жан Батист! — воскликнул я. — Что я такого сделал для вас, что вы так ко мне добры?
— Ты явил мне жажду знаний, стремление стать человеком.
Друэ сидел; я стоял. Положив голову к нему на плечо и обняв за шею обеими руками, я расплакался.
— Плачь, дитя мое, это драгоценные слезы, — утешал он меня. — Я хотел бы, чтобы здесь оказался наставник Эмиля и видел твои слезы.