— Вадим, а что будет дальше?
Настроение было нормальное и я Осоку не одернул, а прищурившись, посмотрел на пламя восковой свечи, которая освещала помещение, и ответил:
— Дальше все будет хорошо. Не без сложностей, само собой, но без них никак. Изяслав Мстиславич растопчет Гюрги и станет царем, а затем займется Галичем и подгребет под себя всю Русь. Венедия в это же самое время станет укрепляться и расширяться, и когда крестоносцы вновь полезут на нас, то одолеть их будет гораздо легче, потому что рядом с варягами, лютичами, поморянами и бодричами встанут русские и степняки.
— А если не выйдет союза?
— Значит, Осока, плохо мы с тобой работали. Так что запомни, если все правильно и по уму сделать, то слабых мест не будет.
— Ясно. — Осока помедлил и спросил: — Вадим, а ты доволен тем, что живешь в этом веке?
— Да.
— А почему?
Хм! Почему? Вопрос Осоки разбередил старую душевную рану, и я вспомнил о том, что окружало меня в двадцать первом веке. Общество потребителей, балаболов и эгоистов, в котором большинству людей было пофигу, кто там сидит наверху и куда он ведет страну. Интернет не отключают? Любимая онлайн-игра работает? Зомбоящик с сериалами включен? Бич-пакеты и водка в магазинах есть? Свобода слова имеется? Так что все замечательно, можно гамбулить на чужого дядю дальше, слушать по телевизору сладкие речи, погружаться в выдуманные виртуальные миры, где ты самый-самый супер-эльф, японский шиноби, солдат удачи или крутой танкист, который пачками валит врагов и апгрейдирует боевую машину, хлебать водку с самогоном, прожигать жизнь в клубах, колоться и нюхать. Это ли не счастье? Самое, что ни на есть, настоящее. Почти рай. Убогий, конечно, но другого не было. Ведь мечты о космосе, всеобщем равенстве и социальной справедливости разменяли на цветные фантики, и взяться за реальное дело могли лишь единицы. Потому что силы в сердцах уже не оставалось, а главное была утрачена идея, ради которой стоило бы бороться. Так что нет, родной век мне категорически не нравился, особенно после смерти жены и детей. До этого о судьбе страны и моего народа как-то не задумывался и старался не замечать негатива, а потом стало поздно, ибо здоровья уже не было, и я не мог ничего изменить. Это сейчас, когда я начал все заново, наверное, смог бы что-то сделать, а тогда нет. Только боль, разочарование в людях, чувство бессилия и понимание того, что так не должно быть. Вот что было в моей душе тогда.
— Бравлин, — я посмотрел на разведчика, — не спрашивай меня больше об этом. Никогда. Просто поверь, ты не захотел бы жить там, где никто и никому не нужен.